Мы вышли к скале, носящей название Сто Циновок. Здесь был чайный домик. С крыши свисала полотняная вывеска с выведенным краской иероглифом «лёд». Три женщины сидели за столиком и пили лимонад. От домика к горному ручью пологим склоном тянулась совершенно ровная скала. Я обернулся и взглянул девушке в глаза.

— Отдохнём немного? — хотел сказать я, но мгновенно передумал. Ая прошла мимо. Я молча последовая за ней. По краям тропинки росли крошечные фиолетовые цветы.

И так же дальше: хрустально чистая вода и водопады, один за другим. Семицветная Скала, Водопад Сестёр, Водопад Дырявой Хурмы, Боковой Водопад, Изогнутый Водопад, Водопад Супругов. Мы вышли к Водопаду Носильщика. Он был намного красивее других. В середине скалы был огромный выступ, и вода, разделившись надвое, могучим потоком омывала его, устремляясь отвесно вниз. Ая долго стояла и смотрела на водопад. Не говоря ни слова.

Мы пошли дальше и вскоре вышли к Девичьему Водопаду. Говорить было уже не о чем. Солнце закатилось за гору, спускавшихся сверху людей становилось всё меньше и меньше, и мне казалось, будто время карабкалось за нами, подступая к нам с каждой минутой всё ближе.

Когда мы вышли к Водопаду Бива,[44] было, наверное, уже начало шестого вечера. Горная тропа опустела. Ая, шедшая впереди, вдруг остановилась. Обернулась ко мне.

— Мне уже не надо.

— А? — выпалил я, глядя ей в глаза. В лучах предзакатного горного пейзажа белки её глаз были мертвенно бледны.

— Не хочу я тебя убивать.

— …

Ая прикусила губу.

— Я хотела умереть вместе с тобой. Честное слово, хотела. Я ведь правда чуть с ума от радости не сошла, когда увидела, как ты стоял там, на станции, ждал меня.

На одно мгновение я услышал звук падающей воды.

— Но хватит уже того, что мы с тобой сюда доехали. Не хочу я убивать тебя. Не могу. Нам с тобой не по пути. Так я подумала, когда увидела, как ты ждёшь меня на станции. И сразу на душе легко-легко стало… Я ведь козырь мелкий, только игру тебе испорчу. Беги, Икусима. Выиграй без единого козыря. Сегодня — двадцатое августа, последний день. Чтобы брата спасти, мне уже сейчас нужно в Хатта быть, а я, видишь, сюда с тобой приехала. Брата они, считай, теперь всё равно прикончат.

У меня отнялось дыхание. Из-за того, что я приехал с ней сегодня сюда, Санада лишится жизни. Нет, неверно. Она и приехала сюда только потому, что я ждал её тогда на станции Тэннодзи. Из её слов было ясно, что без меня она бы сюда не поехала.

— А теперь мне пора назад, в Осака.

Дышать было мукой.

— Нехорошо я с тобой поступила. Ты уж прости меня, ладно? Но я была счастлива с тобой, честное слово. А теперь мне нужно ехать в Осака. Я же утром отлучалась, помнишь? И не доделала то, что собиралась. Ты ведь ждал меня там, на станции, вот я и отпросилась, с тобой съездить.

— Понятно…

Звук водопада гремел в ушах. Бассейн выглядел как каменная ванна горячего источника. Наверняка Ая ездила в контору Тэрамори и его братии. Тэрамори вчера сказал, что к ним приходил Санада и Маю. Маю приехал искать её — или нас. Но то, что пришёл Санада, имело совершенно иное значение. Пожалуй, контора Тэрамори была его последним прибежищем, местом, куда он мог прийти за советом, когда все остальные дороги были отрезаны. В том, как Тэрамори вёл себя с девушкой, не было ничего угрожающего. И Ая наверняка тоже отправилась утром к ним — за советом.

Стало не по-летнему прохладно — впрочем, шла уже вторая половина августа. Стоило солнцу спрятаться за горой, и вокруг заклубилась ночная тьма. Я подошёл к ней. Захотел обнять её. Но Ая, слегка усмехнувшись, увернулась и пошла по тропе вниз. Я стоял, глядя ей вслед.

Когда мы дошли до Драконьего Горшка, тропа почти полностью погрузилась во тьму. Ая остановилась. Долго стояла, глядя на глубокий бассейн внизу. На тёмную и бесшумную воронку водоворота. Вокруг уже не было никого. Ая обернулась ко мне.

— Я хочу ещё раз. Здесь.

— …

Я сделал шаг, и вдруг испугался, не прыгнет ли она вместе со мной в бездну, как только я обниму её. Ая крепко обвила меня руками. Мы повалились на тропу. Сандалии соскользнули с моих ног. Шум водопада оглушал.

Когда мы подошли к помещению для отдыха, солнце уже зашло. Один фонарь стоял посреди зарослей. Столовая уже закрылась. Мои штаны и её белая одежда были все в грязи с горной тропы и облеплены палыми листьями. Листья были и в её волосах. Мы сели на скамейку возле леса подождать автобус. Что ждёт меня в Осака? Буду ли я жить вдвоём с этой женщиной, скрываясь где-то от внешнего мира? Всё зависит от того, какая судьба ждёт её брата. От того, что предпримет Маю. Всё зависит от них.

— Знаешь, меня на самом деле зовут И Мун Хён. Кореянка я.

— Да, мне тётушка Сэйко говорила.

— Да что ты говоришь! Болтает она много, чёртова баба.

— Одиноко ей, наверное…

— Ты как-нибудь выбери время, съезди к ней.

— Я вообще-то для неё подарок приготовил.

— Подарок? Какой ещё подарок?

— Да так, пустяковину одну.

— Ну, скажи, жалко, что ли? Что за подарок?

Я улыбался. Мешочки с благовониями, которые я приобрёл тогда в Киото, лежали в потайном кармане моей сумки. Между двумя горами показалась луна. Увидев её, Ая сказала:

— Я люблю луну. И грозу люблю.

Как раз подъехал автобус. На остановке стояло несколько человек. Было уже начало девятого, когда мы сели на станции «Водопады Акамэ» линии Кинтэцу на поезд, шедший до Уэхоммати. Пассажиров было немного. Во тьме мелькали огни домов. Иногда виднелись огни фар бешено мчащихся навстречу машин.

По вагону кругами летал мотылёк. С силой ударился в стекло окна, упал. Крупный, с лиственным узором на крыльях. Сидевшая напротив благообразная женщина за пятьдесят вдруг наступила на него туфлей, растёрла. Ощущение было совершенно не такое, как на пути туда. Было ясно, что в Осака мне придётся несладко, но ощущение, будто я пытаюсь дотянуться до реальности и не могу, пропало. Я сидел в поезде и чувствовал, что сижу в поезде. А не в пустоте. В моём сердце было покойно, как в могиле.

Ая сидела, положив голову мне на плечо, совершенно обессиленная. Наверное, она проголодалась. Я тоже хотел есть, и в горле пересохло страшно. Что за день я провёл? Я попытался найти ответ. Но чувствовал себя изнеможённым до предела, затылок ныл, и голова напрочь отказывалась работать. Каждый раз, закрывая глаза, я будто воочию видел окружённый глухим лесом кристально чистый поток водопадов Акамэ. Я дышал, словно доказывая себе каждым вдохом и каждым выдохом, что ещё жив. Глядя при этом на растоптанного мотылька. Сидевшая напротив женщина выглядела так, словно ровным счётом ничего не произошло.

Я вынул из сумки мешочки с благовониями, завёрнутые в прозрачную плёнку. Ая сидела с закрытыми глазами, словно в дрёме.

— Вот это, — сказал я. Ая взяла мешочки, стала их разглядывать.

— Тётушке Сэйко…

Ая вопросительно взглянула на меня.

— Мешочки. С благовониями.

Ая усмехнулась. Затем поднесла их к носу.

— Ой, и правда. Хорошо пахнет.

— Правда же? Я ведь ей стольким обязан.

— Слушай, дай их мне, а?

— А?

— А тётке ещё купишь.

Ая спрятала мешочки к себе в сумку.

— Я у тебя всё отнимаю.

Я улыбнулся. Поезд въехал на станцию Ямато Яги. Остановился. Здесь можно было пересесть на линию Касихара. Несколько человек сошли, несколько вошли. И вдруг…

— Я выхожу.

Ая встала.

— Доеду отсюда до Киото, а оттуда — в Хатта.

Ая выбежала на платформу. В ту же секунду я тоже попытался встать. Но одна сандалия соскочила. Когда я, наконец, встал на ноги, двери уже закрылись. Ая стояла за окном, глядя на меня совершенно неподвижными, полными ужаса глазами. Поезд тронулся. Я прижался к стеклу. Ладони были холодные. Ая пробежала по платформе шагов пять-шесть. И пропала из виду.

25

С тех пор в течении четырёх лет я жил бродячей жизнью, сначала в весёлом квартале в Сонэдзаки, в Осака, затем в квартале Микунигаока, в Сакаи, потом в Кобэ — сначала в квартале Кумоти, потом в Мотомати. Летом того года, когда мне исполнилось тридцать восемь, я снова приехал в Токио и поступил на службу в фирму. Два года спустя, приехав по делам фирмы в Осака, в начале десятого вечера я сел на поезд линии Хансин и поехал в Ама. Огни поезда блестели, отражаясь в воде реки Ёдо. Я пошёл в квартал Хигасинанива. Но на том месте, где раньше была закусочная «Игая», оказалась автостоянка. Вокруг неё выросли стены домов, немые и нагие. Мне было горько.