При этих словах Тиссеран устремил испытующий взгляд на Ланцанса, пытаясь уловить в его чертах впечатление, произведённое этим сообщением. Но Ланцанс понял расчёт кардинала: возбудить его неудовольствие тем, что в Риге уже рукоположены два новых епископа — очевидные конкуренты Ланцанса на митрополичий престол. Он не выдал своих чувств. Он знал, что в случае, если когда-нибудь удастся вернуться в Ригу, никто из священников, лояльных в отношении Советской власти, не усидит на месте. Он, Язеп Ланцанс, будет тогда первым из первых; он — сохранивший в неприкосновенности ненависть своей паствы к Советам; он — организовавший удар за ударом по коммунизму и его людям! А если удастся новый план, то при въезде в Ригу кардинала Ланцанса — главы Центрального совета и спасителя Латвии — он пройдёт по алой дорожке, протянутой от набережной до его архиепископского дворца! И почему только архиепископского, а не дворца президента?.. Мало ли государственных деятелей в сутанах и в кардинальских мантиях знала и знает история? Президент — кардинал архиепископ Ланцанс! Это прозвучит совсем неплохо! Он бросит к стопам римского первосвященника новую дщерь католической церкви — Латвию. Этот подвиг сделает его первым среди иезуитов, и Орден изберёт его своим генералом, как только умрёт Жансенс…

Но здравствующий генерал Ордена — кардинал Жансенс и не думал умирать. Когда епископ Ланцанс сделал ему подробный доклад о беседе в Ватикане, Жансенс сказал:

— Поезжайте с миром, брат мой, и твёрдою рукой опустите меч кары господней на нечестивцев… Как именуются те, кто осуществляет эту прекрасную акцию в Риге?

— Конспиративное наименование группы «ДГ, 1», то есть первый отряд «Десницы господней».

— Да пребудет с «ДГ. 1» благословение господне, — торжественно проговорил Жансенс. — Исполнители этого святого дела заслуживают высшей награды, брат Язеп, — выше которой уж ничего не может быть… — с ударением повторил кардинал. И, недовольный непонятливостью Ланцанса, пояснил: — Человек слаб, брат мой. Смогут ли понять сладость страдания те, кого вы посылаете на это дело? Не проявят ли они слабости, не начнёт ли их греховный язык говорить то, что должно остаться тайной? И не наша ли обязанность избавить их от греха измены делу церкви.

Наконец-то Ланцанс понял, что имеет в виду генерал Ордена!.. Убить Ингу Селга?! До этой минуты ему казалось, что он свыкся с мыслью об окончательном исчезновении Инги и даже как будто был рад тому, что она далеко и никогда не вернётся. Но теперь, когда её исчезновение навсегда ощутилось как реальность, — ему стало не по себе. Эти сомнения мучили Ланцанса все время, что он сидел в самолёте, отвозившем его из Рима на север, в штаб-квартиру Центрального совета и даже тогда, когда он ждал прихода Шилде, вызванного для того, чтобы выслушать новый план рижской диверсии. И только тогда, когда все было уже сказано, обсуждено и утверждено, Шилде сам задал епископу вопрос:

— А что, по-вашему, делать им всем — Квэпу, Селга и Силсу — после операции?

Епископ, избегая встретиться глазами со взглядом Шилде и судорожно шаря руками под нараменником, сказал:

— Не будут ли они достойны высшей награды, высшей из высших?

— Что можно им обещать лучшее, нежели возможность вернуться сюда? Вечное блаженство!

— Вы правы, тысячу раз правы! — обрадовался Ланцанс такой понятливости собеседника. — Где же больше подлинного богатства и где есть блаженство сладчайшее, чем на небесах?!

— Жаль терять хороших агентов… Но… может быть, вы и правы… — Шилде задумался. — Вы говорите: так будет покойней им и нам?..

— Во имя отца и сына, — негромко закончил Ланцанс.

Но через день, к негодованию епископа, Шилде сообщил, что у него нет человека для выполнения такого дела.

— А ваш хвалёный Силс? — спросил Ланцанс.

— Чтобы Квэп убрал Селга, Силс убрал Квэпа, а… кто уберёт Силса… Нет. Нет! Это наделало бы столько шума!..

— Что же вы предлагаете? — упавшим голосом спросил епископ.

— Ищите исполнителя.

После некоторого размышления Ланцанс сказал:

— Хорошо, Селга я беру на себя… А Квэп и Силс?

— Постараюсь что-нибудь сделать. Хотя должен сознаться: жаль терять Силса, он мог бы пригодиться для большего.

— Воля господня!

Оба взрывателя были уложены в коробку и по виду представляли собою теперь то, что в парфюмерной торговле именуется «набором»: духи, пудра, крем. Но вместо пудры и крема в нарядных складках атласа покоились тетриловые запалы. Они будут вложены в заряды, заряды — в часы на опорах певческой трибуны новой эстрады в Межипарке. В нужное время механизм в часах замкнёт ток и приведёт в действие взрыватели, от них сработает взрывчатка. Взрыв произойдёт ровно в шестнадцать часов, когда шесть тысяч детей-певцов заполнят трибуну и двадцать две тысячи юных зрителей рассядутся на скамьях просторного амфитеатра в лесу. Инга следила за тем, как толстые пальцы Квэпа с обгрызенными ногтями укладывали в атлас обе коробочки — картонную и фарфоровую, перевязанные ленточками. Ленточки были красные, весёлые. Бантики топорщились так, что до них жалко было дотронуться, чтобы не помять. Инга думала о таких же весёлых красных ленточках на головах десяти тысяч девочек на стадионе… Взрыв произойдёт, когда будет играть оркестр. Трубы весёлого пионерского марша заглушат звук взрыва — небольшого, но достаточного для падения певческой трибуны. Остальное сделает паника. Пять лет Ингу учили тонкостям диверсий. Десять тысяч задавленных — это должно было быть для неё праздником! Но сейчас, когда она представила себе эти тысячи белокурых, рыжих и чёрных косичек, подвязанных красными ленточками, когда она представила себе десятки тысяч мальчишеских ног, спешащих по проходам… Она даже мысленно страшилась досказать фразу. Это было святотатством. Ей стало холоднее, нежели в самую суровую зимнюю стужу; хотелось закрыть лицо и кричать от ужаса. Но напротив неё за тем же столом сидел Квэп. Сколько бы он ни смотрел на Ингу, он не должен был заметить, что её пальцы дрожали, когда она пододвинула к себе коробку с «парфюмерным набором», чтобы завернуть в бумагу с рекламой Главпарфюмера.