Чехи сидели как зачумлённые, отделённые карантинным пространством длинного стола, во главе которого восседало несколько немцев, окружавших Гитлера.

Гитлер заговорил громко. Он почти кричал, временами срываясь на неразборчивый хрип.

— Пора подвести итоги. Чем была Чехословакия?

— Она ещё существует, — пролепетал Гаха так тихо, что его не слышал никто, кроме испуганно оглянувшегося на него Хвалковского.

— Не чем иным, как средством для достижения тёмных целей еврейства и коммунизма, которым потакал неразумный Бенеш, — прорычал Гитлер. — Ваше правительство должно понять, что ни Лондон, ни Париж не окажут ему никакой поддержки. Никто не может мне помешать сокрушить то, что осталось от вашей республики.

— Мы просим одного, — не очень громко, но так, чтобы слышал Гитлер, проговорил Хвалковский: — терпения.

— Ага, вы опять заговорили о терпении! Я жду уже три месяца исполнения ваших обещаний. Сам господь-бог не мог бы проявить больше терпения, чем проявил я в вашем деле. У меня его больше нет!

— Ещё совсем немного времени, и все обещания, данные мною вашему превосходительству, будут выполнены самым лойяльным образом. Армия будет сокращена, — робко проговорил Хвалковский.

Гитлер ударил ладонью по столу.

— Перестаньте болтать! Сокращена?! Нет, теперь это меня не устраивает!

— Чего же… желает… ваше превосходительство? — Хвалковский начал заикаться.

— Полного разоружения армии.

Хвалковский взглянул на молчавшего Гаху и увидел, что тому дурно. Растерянно оглядев длинный стол, Хвалковский увидел графин и умоляюще посмотрел на адъютантов, подобно истуканам выстроившихся за креслами немцев. Ни один не пошевелился. Хвалковский вскочил и под насмешливыми взглядами немцев побежал к графину.

Только после нескольких глотков воды Гаха смог говорить, но он был немногословен:

— Армия будет разоружена…

— И распущена! — подсказал Гаусс.

— …и распущена, — как автомат, повторил Гаха.

— Силами германской армии! — в бешенстве крикнул Гитлер. — Приказ уже отдан. Вы окружены. На рассвете мои войска со всех сторон вторгнутся в Чехию.

Лицо Гахи стало похоже на гипсовую маску.

— На рассвете?

— Сейчас! — крикнул Гитлер.

Вода в стакане, сжимаемом Гахою, задрожала мелкой рябью. Президент сделал попытку поднести стакан к губам, но он выскользнул из его руки и разбился. Гаха всем телом упал на стол, глухо стукнувшись головой.

— Врача! — крикнул было Хвалковский и тут же умоляюще повторил: — Прошу врача…

После того как Гаху привели в чувство, Мейсснер положил перед ним текст соглашения.

Гаха напрасно пытался вчитаться в документ. Он в бессилии опустил бумагу на стол и прикрыл глаза рукою. Хвалковский взял соглашение и стал негромко читать.

Когда он умолк, Гаха слабым голосом проговорил:

— Если мы это подпишем, чешский народ побьёт нас камнями.

— С сегодняшнего дня ни один волос с вашей головы не упадёт без воли фюрера! — крикнул с дальнего конца стола Риббентроп. — Прочтите это, и вы убедитесь в правоте моих слов!

По его знаку один из адъютантов подал Гахе указ о включении Чехии в состав рейха под именем «протектората Богемии и Моравии».

— Это неслыханно, — в отчаянии воскликнул Гаха, — неслыханно!.. Ещё никогда в истории цивилизованного мира белые люди не предъявляли белым таких условий! Я не могу на это согласиться.

С внезапным приливом энергии он поднялся и, шатаясь, пошёл прочь от стола. Риббентроп вскочил и бросился следом за ним, крича:

— Вы пожалеете, что родились, если сейчас же не подпишете это!

Но прежде чем он догнал едва волочившего ноги чеха, тот снова упал без чувств, на этот раз растянувшись во весь рост на полу.

Пока возились с Гахой, Риббентроп убеждал сидевшего в состоянии полной растерянности Хвалковского подписать соглашение и несколько раз, обмакивая в чернильницу перо, пытался всунуть перо ему в руку, но тот в слепом ужасе отталкивал его.

Наконец Гаху снова подвели к столу и опустили в кресло. Руки его, словно плети, упали вдоль тела. Видеман поднял их и положил на стол. Глаза президента ввалились, он казался похудевшим за эти несколько минут.

— Чего от меня хотят?!. — повернулся он к Хвалковскому. — Чего они от меня хотят?!. — повторил он дрожащими губами и громко всхлипнул.

Выходя из себя, Гитлер заорал:

— Существуют только две возможности: вторжение моих войск произойдёт в терпимой обстановке, чешская армия не окажет сопротивления, гражданское население беспрекословно подчинится всем требованиям моих офицеров. И другая: битва!

Он умолк, задыхаясь.

Послышался хриплый голос Геринга:

— Моим эскадрам бомбардировщиков нужно двадцать минут, чтобы достичь Праги. Для вылета им не нужно никаких специальных приказов. Сигналом к бомбардировке будет служить известие о гибели одного немецкого солдата.

— Никто, слышите, никто, — Гитлер театрально поднял руку, — не остановит меня: ваше государство должно быть уничтожено, и я его уничтожу. От вас, господин Гаха, зависит сделать карающую руку милостивой. Если вы проявите благоразумие, я обещаю даровать чехам известную автономию в границах рейха. Если нет…

Он не договорил. В комнате воцарилось насторожённое молчание. Оно было долгим. Гитлер сидел неподвижно, вперив бессмысленно расширенные глаза в пространство. Геринг медленно потирал ладони пухлых розовых рук. Гесс, сдвинув мохнатые брови, сосредоточенно рисовал что-то в блокноте. Риббентроп в волнении вертел между пальцами зажигалку. Гаусс сидел, выпрямив спину, ни на кого не глядя; монокль плотно держался в его глазу, седая бровь была неподвижна.

Не опуская взгляда, словно он читал что-то начертанное в пространстве над головами чехов, Гитлер проговорил негромким голосом:

— Советую господам Гахе и Хвалковскому удалиться и обсудить, что нужно сделать для удовлетворения требований, которые я им поставил. Им предстоит великое решение. Я не хочу стеснять их времени. Они имеют десять минут.

— Мне необходимо посоветоваться с правительством республики, — проговорил Гаха так, будто каждое слово стоило ему огромных усилий.