От вчерашнего бессилия мало что осталось… разве только память об удивительном не то сне, не то наваждении, в котором я рисовала странные картины. Да ведь я же вообще не умею рисовать! Тем более так умело, так красиво. Бред. Но память теребила душу, не давала покоя. Слишком яркое переживание. Слишком… живое.
Будто это все происходило уже со мной когда-то, наяву. Но я не умею рисовать! Никогда не умела. Так что все-таки это сон. Бред. Нечего переживать…
Набережная закончилась, пришлось спуститься по белокаменной лесенке на пляж. Я пошла дальше, по самой кромке воды. Озеро Кео… Одно из удивительных чудес мира. Никак к его красоте привыкнуть не могу, всегда любуюсь.
Озеро образовалось в кратере усмиренного в стародавние времена вулкана. Кратер же этот настолько велик, что вмещает в себя не только озеро, но и сам город, по берегам озера раскинувшийся, и изрядные лесные угодья вокруг города, и даже несколько малых предельчиков в дне пути от столицы… Исполинские стены кратера неровные, выщербленные временем и следами былых сражений. Восточная и западная стороны — отвесные неприступные скалы. В южной — гигантская брешь, озеро прижимается к ней вплотную и там бурлит гигантский водопад, исток стремительной речки Борайны, что бежит на одиннадцать дней пути, до самого Дьеборайского залива. А через северную стену пробит туннель, единственная дорога, соединяющая Небесный Край со всем остальным цивилизованным миром. В Небесном Краю живет народ моей матери, там много малых храмов, посвященных Свету…
Да. Стоит только вспомнить, как я рвалась уехать оттуда. Мой отец не горец, он был аль-воином на храмовой службе… как я от счастья прыгала, когда он пообещал меня в столицу отвезти… чтобы я, дочь единственная, жила в его доме, науки разные в гимназии столичной постигала. Он верил, что я в учебе больших успехов достичь сумею, особенно если учителя найти хорошего. Да. Нет больше на свете ни папы, ни мамы, и наставника моего тоже из города выгнали… а уж учитель у меня теперь такой, что лучше бы его и вовсе не было.
Под ногами давно уже не песок, а гладкие крупные валуны. Здесь осторожность нужна немалая, не то заработаешь вывих и будешь потом жизни радоваться. Место глухое, сюда мало кто из городских заглядывает. Ползком же отсюда выбираться — удовольствие то еще, можете мне поверить.
За камнями встает неровная скала мрачного серо-стального цвета, в рыжих подтеках ржавчины и седых пятнах тысячелетнего мха. Под скалой — широкий каменный колодец, куда с ревом хлещет вода из озера. Далеко-далеко и очень глубоко отсюда, в одной из нижних долин, поток вновь вырывается из камня на свободу и дальше уже катится бурной звенящей речкой до самой Борайны. Но исток его находится здесь.
Дикое место.
Я часто прихожу сюда.
Мне по душе свирепая ярость воды, сумевшей проточить проход в неприступной скальной твердыне.
Женщина. Невысокая, но красивая. Одета странно: в брюки и пеструю курточку. Лицо бледное, волосы бесстыдно распущены. А за плечами вьется черное призрачное пламя — не то плащ из особенной тонкой ткани, не то и впрямь колдовской, магический огонь…
…Могучий аль-воин с огромным фламом, Свет брызжет с клинка, больно смотреть… ну что ж ты медлишь, папа, рази! Женщина смеется. Папин флам ее нисколечко не пугает…
— Что, хороша месть, аль-мастер Ибейру? — интересуется женщина. — Ты будешь жить, зная, что твоя дочь постигает азы магического искусства в Черностепье, под сенью Вершины Тьмы!
… Вспышка, ворох гаснущих искр на месте живого человека… Боль плавит сердце: папа погиб, его убили, я никогда больше его не увижу… никогда…
…- Вставай, девчонка. Надеюсь, ты того стоишь…
Подхватываюсь с колен, стискивая рукоять отцовского меча, и тяжеленный двуручный флам вдруг становится легким-легким, легче голубиного перышка. Бешеное пламя в душе, и какого безумия больше, наведенного мечом или своего собственного, — кто знает.
Женщина вскидывает руки в защитном жесте — поздно! Ярчайшая вспышка заливает мир слепящим Светом, напрочь выжигая все тени.
Опасно призывать Высшую Силу тому, кто ей не служит. Да еще с боевого артефакта. Но мне нет никакого дела. Свет хлещет с неукротимой яростью восставшего от тысячелетнего сна вулкана. Меня несет вместе с ним, словно щепку в потоке. Сквозь Междумирье, вслед улепетывающей от справедливого возмездия дряни, — уничтожить, стереть в пыль, распылить пепел черной душонки по всем мирам Спирали!
Мне шестнадцать, но я часто чувствую себя старухой, перешагнувшей через свою сто первую весну. Тот поединок выжег мне душу до самого дна. И если бы не искусство накеормайских нданнов, сидела бы я тут. Но они исцелили только тело. Пустоту, осевшую в душе, никто не сумел изгнать. Она осталась со мной, осталась навсегда, равнодушная, глубокая, полная. Не подобрать слов, чтобы рассказать о ней. Когда пытаешься объяснить, никто не понимает.
Никто не знает, каково это — жить с пустотой в душе и на сердце.
Я потом узнала имя той жуткой женщины. Дорей-нданна Матахри, из высших магов Черностепья. У них, в Черностепье, совсем дела плохи, уже и Свет угасать начал, оттого и детей практически не рождается. Вот они и разбойничают по всему Накеормайскому пределу, крадут детей и подростков, не прошедших Посвящения, воспитывают из них таких же уродов, как они сами. Меня тоже украсть хотели, да не вышло. Да. Надо было мне ненавидеть эту Матахри, жаждать мести, и все такое. Но пустота не оставляла места для горячего чувства. Придет день, и я убью дорей-нданну Матахри. Все. При чем тут ненависть и жажда мести? Их во мне совсем не было.
— Эй, привет! Так и знал, что здесь сидишь. Любимое место, да?
Юлеська. Мы с ним ровесники, только он — ученик воина, дорей-мастера Лаллерка, и потому воображает о себе невесть что. Ко мне, между прочим, цепляется с самого детства. Даром, что ли, росли вместе, — у него родня жила в Ясном, часто в гости приезжал. Вот уж у кого планов громадье! Вырасти, превзойти в мастерстве своих наставников, да и пойти войной на Черностепье, все там разрушить, всех дорей-магов перебить, Вершину Тьмы с землей сровнять, Верховную дорей-нданну в бордель отправить… Дурачок.
— И что ты здесь торчишь почти каждый день безвылазно…
Пинает ботинком мелкие камешки, те летят в поток и даже плеска не слышно, звук теряется в гуле падающей воды.
— Красиво здесь, — говорю нехотя. Явился… нужен он мне сейчас, звала я его, что ли?
— Нашла красоту, — фыркает он.
От Юлеськи просто так не отделаешься. Балабол тот еще, не хуже Сешмы. И ему невдомек, что не ради праздного удовольствия я прихожу сюда.
Изначальные силы пронизывают весь мир непрерывным потоком. Надо только суметь дотянуться и взять, сколько нужно. Не меньше, но и не больше. Зачерпнешь сверх меры — сгоришь, никто не спасет. Поэтому нужны тишина и покой, одиночество, полное отсутствие досужих бездельников. Юлеське этого не понять. Принесло ж его сюда на мою голову! Надо будет в следующий раз подальше забраться, чтобы уж наверняка никто не отыскал…
Юлеська пристраивается на соседнем валуне. Что и сказать, на фоне скалы он смотрится стильно, Сешма бы оценила. Белый костюмчик, на поясе — кинжал в алых ножнах, простой клинок, не магический, белые, расшитые тонким алым рисунком сапожки… Франт он, Юлеська. Пижон. Рисоваться любит. И хвастать горазд. А еще зависть его точит от того, что мне дозволено магией пользоваться, а ему это только после Посвящения светит. То есть вёсен этак примерно через шесть. Если еще допустят к испытаниям…
— Зачем пришел? — говорю. — Кто тебя послал?
— Никто не посылал. Я сам по себе пришел.
Нам приходится разговаривать громко, чтобы водопад не заглушал голоса.
— Зря.
— Какая ты! — с досадой сказал он. — Я тебя увидеть хотел… нельзя, что ли?
Пожимаю плечами. Ну, увидел. Дальше что? В мастерской посмотреть не мог, что ли? Обязательно сюда переться надо было?