Как лук в руках оказался, не помнил. Дернул стрелу из тула и, стиснув зубы, бросил ее на тетиву. Лук, растягиваясь, натужно заскрипел в его руках. Щелкнула тетива, больно ударив по запястью. Но он даже не поморщился, снова расстегивая лук.

Вот когда пригодилась дедова наука. Прежде, чем вои опомнились, он стрелу за стрелой, успел четыре выпустить. И лук, на который прежде посмотреть было жутко, послушно гудел в его руках. А он уже, видя, как медленно валятся сбитые его стрелами с седел, бежал с поднятым мечом. На бегу, не глядя, махнул клинком. Меч свистнул в воздухе, дернулся и побагровел от крови. Но и капли руды не пролилось на землю. А лезвие сияло чистым голубоватым светом., словно выпив ее без остатка, и теперь поет, как пчелка, от удовольствия, насытившись божественным нектаром. Но это все потом, если будет оно, это потом.

А сейчас туда, в городище. Вот он, выглядывает из — за деревьев не тронутой стеной. А по за стеной дым поднимается. Чему суждено сгореть, уже сгорело. Остались только дымящиеся головешки. Да чужие голоса. Визгливые, жадные… напали врасплох, прежде вырезав заставу. Подошли крадучись, воровски. Кинули веревки с петлями а бревна тына, забрались на верх, а там уж отворили ворота и разбежались по всему городищу, неся смерть всякому, кто попадал под меч. Или копье. Не грабить пришли. Что брать в их городище? Убивать и полонить. Последний род с лесного порубежья сбить.

Стрелы сами рвались с тетивы.

Не волхва дедко Вран из него ладил. Воя, смерть несущего. Глаза в узкую щелку сошлись, ненавистью полыхают. Каждая стрела сама находит, кому смерть нести на острие наконечника.

Нет, не волхва. Заметили, наконец.

Набегают со всех сторон, уставив копья. Орут, размахивая мечами. А у Радка в груди вместо сердца ледышка мерзлая. Не от страха, не от боязни, что убить могут. Ножи разлетелись веером и ни один мимо не пролетел.

Воя делал из него дедко Вран. Холодного, расчетливого. И безжалостного.

Оттолкнулся от земли, перелетел аки птица по воздуху, чувствую, как ветерком порскают под ним стрелы. Вжал голову в плечи, пригнул ее к груди и упал на плечо. И так мягко, что и встречи с землей не ощутил. Перекатился через голову, как старик учил, и прямо с колена прочертил мечом длинную, насколько рук хватало, линию, целя ниже колен. Это, подумал он, должно остановить, поубавить прыти. Выпрямился, дикой кошкой прыгнул вверх, и рев разъяренного бэра разлетелся над умирающим городищем. И победители увидели, как могучий зверь с изуродованным судорогой лицом врубился в толпу, сжимая в одной руке меч, рассыпающий искры, а в другой длинный боевой нож.

Не волхв получился под руками Врана. Суровый, не знающий пощады, воин. А его меч, Святогор, чего так и не сказал ему волхв, уже не Врана, его, Радка, казалось, сам вел эту битву. Сам находил очередную жертву, сам отбивал, нацеленный в его грудь, меч, сам разил безошибочно и на смерть, гневно ворча и жадно поглощая, льющуюся потоками, кровь.

Но так долго продолжаться не могло. И когда перед ним лежало уже больше десятка тел, их воевода что-то крикнул на ломком, птичьем языке, махнул рукой и вои отступили. А из-за их спин в Радка полетели копья и посыпались стрелы.

Он отчетливо понимал, что пора уходить. Иначе смерть. Или полон. Но злоба лишила его способности трезво мыслить, а меч, подрагивая в его руке, гудел и требовал, требовал новой крови. Оголодал, пока спал под дедовой домовиной.

Уходить! Но куда? И зачем?

Сгинул, исчез бэрий род. А ему как без родичей? Куда бы ни пошел, везде и всюду всем чужой. И зачем тогда жить?

Встретил мечом, нацеленные в него копья и стрелы, собрал их в пучок и уронил к ногам. И повторил уже проверенный прием. Нырнул на встречу копьям, перевернулся через голову и сразу откатился в сторону. Но прием не сработал. Радко понял это, когда его меч застучал по коленям, как сухая палка по частоколу. Враг успел отступить на шаг. И в него полетело сразу с десяток копий. Извернулся ужом и снова взревел диким бэром. Да и сам он сейчас был похож на обезумевшего от первобытной ярости бэра. Весь с головы до ног залитый кровью. Пока только чужой. Но уходить было надо. Много ли проку от него, мертвого? Кто спросит с чужаков за смерть его родичей? Кто упокоит волхва Врана, кто соберет его в последний путь? Чужой меч уже не один раз коснулся его тела, оставив на нем глубокие отметины. Но Радко даже не почувствовал боли. Раскаленный мозг отметал все, что мешало его рукам, его мечу. Перед ним не меньше двух десятков с копьями, а за ними лучники со стрелами.

Раскрутил меч кистью, и еще пучок стрел упал под ноги.

За его спиной, отрезая путь к распахнутым настежь воротам, выстраивается десяток воев. Или более того.

Первый бой! Он же последний. Не быть ему великим воином, как предрекал дедко Вран. Не нести по свету славу роду Бэра. Не угадал, ошибся в своем пророчестве волхв. Но за это бой он бы его не осудил, не устыдил.

Снова заревел могучий бэр, показав жуткие клыки И вои вздрогнули, юнец, как умеют только бэры, с непостижимой быстротой метнулся к ним, а его меч совсем исчез из вида, а глаз видел только быстрые, синие всплески. И смерть за ними. А где — то за ними стояла и его смерть.

А за воротами ревел еще один бэр. И шеренга копейщиков шарахнулась от неожиданности и разорвалась. Но снова что — то крикнул воевода своим воям за его спиной заскрипели тяжелые створы ворот.

— Все! Запирают. — Подумал он — Не уйти.

И равнодушно, словно не о нем самом думал, добавил.

— Не очень и хотелось.

И не отчаяния, не страха. Только боль от невосполнимой потери. И неутолимая жажда крови.

А ворота скрипнули раз, и остановились. А в уши снова ворвался бэрий рев. И крик, даже отдаленно не схожий с человеческим. И новый рев… так может реветь только медведица, когда ее медвежатам угрожает опасность. И обезумев от страха за их слабенькие жизни, бэриха готова была лишиться своей, только бы их жизнь продолжалась. Вольно или невольно, позвал он ее, а она откликнулась на его зов.

И Радко медленно попятился к воротам, отбивая мечом и ножом, сыплющиеся на него удары, копья и стрелы. Теперь не за себя страшился он, не за свою жизнь бился. За мать — бэриху, которая по глупости откликнулась на его голос. Женщина, даже если она, как бы, не совсем человек, святое. В ней, ему ли это не знать, продолжение рода. Стараясь превозмочь звуки боя, позвал ее. Дождался, когда откликнется, и снова коротко рыкнул

— Уходи, мать — бэриха. Тебе деток сиротить нельзя.

Поняла ли, нет, но отозвалась непонятно каким словом. С непостижимой быстротой и ловкостью мечется в гуще обеспамятевших воев, крушит, ломает кости. Рвет их в клочья когтями и зубами, открывая путь к воротам.

Еще шаг, и он за воротами. Наклонился, чтобы подхватить брошенный лук и сомлел разом. Брошенная из глубины городища, стрела воткнулась в бок, пониже ребер. Рванул ее в запале вон из тела, на заклятия, чтобы боль унять и кровь остановить, времени нет. Уходить надо. Не ради себя и своей жизни. Ради бэрихи и ее детенышей. В недоброе место стрела вошла. Весь срам, вся пакость там скапливается. Разольется сейчас внутри него, замарает, запоганит, и что тогда? Кто тогда за гибель рода спросит?

Толкнул бэриху рукой. Де, уходи, уноси свои лапы прочь. А губы заученные слова шепчут Не думая и не размышляя. Ему бы сейчас только до жилья дотянуть. Рану рукой зажал, но между пальцами кровь сочится и на землю каплями падает. Найдут по этим каплям, сколько бы их по лесу не водил. Не отступятся. Не одну жизнь его меч сегодня отнял у них. И стрелы не мимо пролетели.

Бэриха обиженно заворчала, встала на задние лапы и провела передними перед собой, сгребая воев в кучу, живых и мертвых. И конским скоком скрылась за деревьями. И Радко облегченно вздохнул. Уцелела мать — бэриха. Пора и ему. Снова взревел бэром, отвлекая воев на себя. Не достать его в лесу этим косеньким. Надо только слово нужное знать, и во время его сказать. А там лес дорогу чужакам закроет. Или туда уведет, куда даже сдуру своей волей не пойдешь.