Вовсе я не оголтелая. Я добрая, я мирная, я веселая, я очень хорошая, я такая, какую тебе только и надо. Я твоя, я для тебя, я дышу тобой, я только — о тебе. Ну что тут — плохого-то?! Я не оголтелая баба, я — в тебя влюбленная, я — любящая тебя, я тобой пропитана, пронизана, я каждую секунду с тобой, я не бываю без тебя, Егорушка. Не могу тебе сказать: «Живи спокойно, я уйду». Я не могу, я не уйду, Егор. Это — не от эгоизма, не от жестокости. Единственно возможная форма моего существования — любить тебя.

Но срабатывает естественное чувство: потребность защитить тебя от всех возможных бед, покушений — в том числе, следовательно, и от меня же самой. С ума сойти! Потому что при всей моей подчиненности этому — «я люблю», определяющем всю мою сегодняшнюю жизнь, основное здесь не в этом — я люблю ТЕБЯ. Вот ситуация! Что-нибудь понимаешь? По-моему, мужчины не то чтобы не способны понять женской психологии, а — делают вид, что не понимают, поскольку так — удобнее.

Дурацкая ситуация! Без тебя я не могу. Это не прихоть, не каприз, не вбитая в голову навязчивая идея. Я ничего не хочу, все — в тебе, и все интересы, и весь смысл — какая операция могла бы тебя из меня удалить?! Полностью обновить кровь? Но ты — если б ты был только в крови! А кости? С ними что делать?.. Но, с другой стороны, и прийти к тебе тоже не могу. Умереть любя? Но почему-то не умирается. Не понимаю: почему в XIX веке умирали от любви, а я живу? Почему была от тоски но любимому человеку чахотка, а у меня ее — нет?

Какое простое и точное русское выражение: умер от разрыва сердца. Сердце разорвалось. Наверное, мне это не грозит, потому что такое может случиться с крепким, здоровым сердцем. А у меня оно изболевшееся и потому привыкшее.

Способен ли ты понять, представить, как губы, лицо, грудь изнывают от невыносимого желания — уткнуться носом в твою шею, в грудь, прижаться к тебе! Чувствуешь это до задыхания, физически, и невозможно от этого избавиться. Ну хоть на две минуты возьми меня, хоть на минуточку! Чтоб суметь вдохнуть, чтоб дальше-то — выдержать!

Такая бездна, куда я и сама не заглядываю: страшно. Своими руками ее начала рыть, сознательно. Да если бы пожалела!

На деревню дедушке. Ванька Жуков. Собственно, я и не переставала тебе писать. Зимой, весной. Последний раз поздравила с днем рождения и просто без поздравления — писала все время.

Сегодня такое счастливое утро: я тысячу лет не видела тебя во сне. А сегодня, наконец-то, появился! Будто был день рождения, твой. И было много молодежи, может, студенты. И к тебе нельзя было подойти. Потом, наконец-то, все ушли. Захожу — лежишь, руки за голову. Села на пол, смотрю. Улыбнулся, и я стала обцеловывать твое лицо. И проснулась. И побежала на работу счастливая. Так немного-то и надо: чтобы улыбнулся. Мне улыбнулся.

Три года назад я и не знала, что есть — ты. Господи, я себя ту, дотебяшнюю, вижу вроде зародыша, как его в форме уха в учебниках рисуют. Или — помнишь — в учебнике анатомии был волосатый человек.

Я не могу без тебя жить! Мне и в дожди без тебя — сушь, Мне и в жару без тебя — стыть, Мне без тебя и Москва — глушь. Я ничего не хочу знать Слабость друзей, силу врагов, Я ничего не хочу ждать, Кроме твоих драгоценных шагов.

(Это — цитата.)

А вообще-то, конечно, хочется тебя знать всего, чего там у тебя внутри (ну, как игрушку разбирает мальчишка). Я — про твой внутренний мир, вне общения. Со мной ты — это не загадка, тут — все жуть до чего просто и ясно. С этой женщиной (которая в твоей квартире живет) — по-моему, я тоже все понимаю. Я легко могу тебя представить с другими женщинами. Но вот что ты такое вне общения, сам с собою, один?

Забываю выключить газ, свет, оставляю в двери ключ. Но что связано с тобой, как я это помню! Мы ехали в электричке, а я ногой касаюсь твоей ноги — у меня и сейчас это «электрическое» ощущение, такая память — у кожи! Я люблю тебя. Говорю это сейчас жа-алобно — прежа-а-алобно…

Тело мое тоскует по всяким шпагам, клинкам, пулям и даже по обыкновенному перочинному ножичку. У меня такая невозможная потребность закрыть собой — тебя! И, когда ослабею, опущусь у твоих ног (вполне эстетично), ты возденешь вверх руки (как ты о Джуне нам рассказывал) и воскликнешь: — Господи! Зачем ты ее у меня отнял! Кого я потерял! — Вот тогда-то поймешь! Да будет поздно. Я тебя очень люблю. Правда.

Ты же не знаешь — у меня было пять лет молчальных, из больницы в больницу, — такая глава в моей жизни! Из операции в операцию. Ну, напишу когда-нибудь (не расскажу же?).

Каждую ночь — через час, как усну, просыпаюсь и лежу часа три-четыре, почти до звонка будильника. Не болит ни сердце, ни душа (это у меня — правое сердце, где-то повыше желудка находится). Но — лежишь, бодрствуешь. Хотя и пугает это ночное отсутствие такого привычного и необходимого ритуала, какое-то угрожающее спокойствие. Смешно прибегать к таблеткам, если я знаю, что оно такое. Это от понимания, Егор, и целый месяц. должна жить без тебя.

Блаженствую в лесу. Конечно, это счастье у меня oт тебя неотделимо. Хоть ты меня и не подталкивал, но встала-то на лыжи — из-за тебя. И побежала на них — из-за тебя. Ужасно хочется пройтись на лыжах — с тобой. Хотя у меня и не бог знает какие «птицы». А левый носок изоляционной лентой забинтован.

Сегодня была в лесу и совсем заблудилась. Только на несколько минут солнышко мелькнуло, а потом — и темно, и снег повалил. И было тревожно. Но день запомнился-то с этим лучиком. Конечно, живу трудно, одиноко, замкнуто, обделенно. Только ведь такую вдруг испытаешь благодарность судьбе, жизни за тебя, так это почувствуешь! А это называется — счастье. Ага? Иногда сон. Потом боишься пошевелиться — не спугнуть это в себе, не расплескать. Или — при постоянном-то с тобой пребывании — ударом какой-то ирреальной силы пронзит это чувство: Господи, как я тебя люблю!

Знаешь, мне не надо было встречать тебя для того, чтобы возжечь в себе любовь: объект для приложения таких сил был у меня — аж с семнадцати моих лет. Такая сложилась ситуация, такое у нас сочетание индивидуальных качеств, что все эти годы не могли в нем что-то подточить, во мне обесцветить. Я ж не случайно пошла к нему, когда мне стало так плохо: я же знала, что это самое сильное из всех существующих средств — для меня. Только оказалось бесполезно, потому что я люблю тебя. И хотя я тогда не знала тебя таким, каким знаю сейчас, я любила тебя год назад ничуть не меньше, и чувствовала свою принадлежность — тебе — так лее остро, как и сейчас. Я люблю ТЕБЯ. Люблю с той минуты, когда ты увидел меня и уверенно сказал: «Мы созданы для совместной работы», и положил свою ладонь мне на голову и там сгорел какой-то предохранитель. Если б ты меня вздумал тогда увести оттуда куда угодно — я бы пошла, как сомнамбула. И вечером, на ступеньках гостиницы, снизу вверх — на тебя: удивленно, восхищенно и влюбленно. И на следующий день в автобусе из аэропорта — твоя рука, твоя нога — рядом, я их чувствую, а еще чувствую, что рядом — уже ТЫ, и растворяюсь в тебе — вот так — на глазах у самой себя. И угадывание, узнавание, открытие тебя, и соединение тебя — оттуда и отовсюду — в одно, и мои спотыкания об «иное» в тебе — если и не чужое мне, то — странное, незнакомое. И принятие тебя такого через понимание, откуда это в тебе и почему этого нет у меня. Ведь я тебя — для себя — не подчищала, я принимала тебя с тем, что — настораживало, что «не вызывало восторгов», но — и это был ты.

Мой возраст меня не касается. Я твой — болезненно воспринимаю. Не сегодняшний (по мне хоть сто лет, я же тебя люблю). Если бы тебе было в два раза меньше, я бы сидела совсем тихонечко, ждала каких-то десять, пятнадцать, тридцать лет. Чего не ждать-то? А теперь-то как быть?.. Живи, пожалуйста, очень долго!

Солям Алейкум, досточтимый Егор ибн Алеша! Намерена сообщить Вам самую свежую и удивительную новость. Дело в том, что я Вас жуть до чего люблю. А посему Вы являетесь моим горьким горем, по совместительству, так же — моим солнышком и счастьем. Не очень ли Вам это обременительно? Сдюжите ли? Все же надо набраться терпения лет еще эдак на пятьдесят- восемьдесят.