Мы знаем, что нынешние туземцы занимаются каннибализмом, следовательно, каннибалами были и наши предки. А еще мы знаем, что предки стали цивилизованными, то есть похожими на нас. Нам каннибализм неприятен, вот и предкам он в конце концов опротивел. Оставшихся людоедов изгоняли в леса, где они жили по соседству с дикими зверями. Со временем их тоже сочли животными. Этот незамысловатый ход рассуждений повторяет гипотезу о происхождении лесного человека.

Есть гипотеза посолиднее под заголовком «тотемизм». Туземец верит в то, что он является одновременно человеком и животным, а братьев наших меньших почитает мудрее себя. Наш предок тоже в это верил и обожествлял животных. Сохранившиеся у тех же кельтов зооморфные изображения следует отнести на счет «богов», а антропоморфные фигуры, наделенные животными признаками, — на счет подражания «богам». Отголосками тотема служат «звериные» топонимы и имена, например ирландская частица «ку». Большинство мифологических персонажей были вначале животными, а некоторые, включая оборотней, животными и остались. Гюйонварх и Леру, иронизируя по поводу этой гипотезы, вспоминают христианские символы четырех евангелистов. И почему никому не пришло в голову рассматривать их как доказательство или след христианского зооморфизма или тотемизма?

Покинув сферу гуманитарных наук, мы угодим в область психиатрии, где граница между реальностью и вымыслом, по обыкновению, размыта. После того как оборотней подвергли медицинскому освидетельствованию, родилось на свет еще одно умное слово — «ликантропия». Человек может вообразить себя зверем — опуститься на четвереньки, надеть звериную шкуру и ненароком перегрызть кому-нибудь горло. Это клинический случай ликантропии, но рядом с ним, словно призрак, маячит ликантропия мифическая — из-под надетой шкуры выглядывает морда настоящего зверя.

После знакомства с популярными измышлениями о ликантропии невольно тянет назад, в мир строго выверенных научных формулировок. Утверждают, что ликантропия — психическое заболевание, но при этом у больного «человеческая сущность загоняется глубоко внутрь, освобождая звериное начало». А потом он якобы не помнит, что делал «в зверином облике». Это полная чепуха и с медицинской, и с мифологической точки зрения. Либо человек остается человеком, хотя и мнит себя зверем, либо он превращается в зверя, но тогда он — зверь, а не человек. Чудовищ, с грустью взирающих на свою жертву и сокрушающихся о собственной дикости, мы оставим поэтам и кинематографистам.

«Все достижения современной науки лишь подтверждают открытия магии былых времен, — утверждает Дюрталь, герой романа Гюисманса. — Взять хотя бы этих женщин, которые в Средние века превращались в кошек, — уж сколько по этому поводу зубоскалили! А недавно к Шарко привели девочку, которая вдруг принималась бегать на четвереньках, скакать, мяукать, царапаться, шипеть, как кошка. Выходит, подобное превращение возможно!» Позвольте, да что же общего в этих «превращениях»? Девочка могла сколько угодно воображать себя кошкой, но на рабочего из города Страсбургской епархии напали три кошки, а не три шипящие старухи («Молот ведьм»).

О смысле превращения в животных было сказано в книге о сказках. Здесь мы уделим внимание только волкам — оборотням, населяющим европейские леса. Что греха таить, слово «оборотень» в наши дни ассоциируется едва ли не с одними волками. Отчего именно волку выпала эта сомнительная честь?

В глубокой древности ему оказывали всяческие почести. Индоевропейские и тюрко-монгольские племена приписывали своим предкам волчью природу. «Тайная история монголов» начинается фразой: «Первым предком Чингисхана был серый волк, посланный с небес, избранный судьбой; его супругой была белая лань». Волк служил Аполлону Ликейскому, в дельфийском святилище которого стояло медное изваяние священного зверя, спасшего храмовые сокровища. Волк почитался римлянами, поскольку Ромул и Рем, дети Марса и легендарные основатели Рима, были вскормлены волчицей. Даже хищник-вредитель находил себе оправдание. Его нападение на скотину рассматривалось в народе как признак будущей удачи и довольства. Да и не только на скотину — помните вдохновенный забег Публия навстречу рыжему волку? Правда, своим бедным воинам он напророчил отнюдь не довольство, но в том не волк повинен.

В восприятии людьми полезного зверя наблюдался один парадокс, касающийся как раз оборотничества. В отдельных мифах волком оборачивался сам Аполлон, а волчицей — его мать богиня Лето. В то же время разгневанные божества превращали в волков не угодивших им героев, низводя их в ранг отверженных и проклятых. Первым из пострадавших был пастух-козопас, одна из жертв богини Иштар. В аккадском эпосе о нем вспоминает Гильгамеш, аргументируя свой отказ взять в жены капризную богиню:

Самая известная жертва богов — царь Ликаон, чье имя дало название ликантропии. Он или его сыновья принесли в жертву Зевсу человеческого младенца или блюдо из человеческого мяса (по Овидию, мясо заложника). Богу, отрешившемуся от первобытного каннибализма, блюдо не понравилось. Сыновей он поразил молнией, а их отсталого отца загнал в лес в обличье волка. Поскольку истина в данном случае на стороне бога, волк у Овидия представлен не страдальцем, обижаемым подпасками и собаками, а хищником, уничтожающим скот (Метаморфозы, 1: 235–239):

Поскольку автор описывает момент превращения, может возникнуть иллюзия, что волк сохранил ряд качеств человека. Но, конечно, строки Овидия — не более чем поэтическое сравнение. У царя Ликаона не было свирепой морды, да и вообще никакой не было — свирепость читалась на его лице. У волка не росли седые волосы — это его шерсть отливала сединой и т. д.

Павсанию случай с Ликаоном внушает доверие. Он доверяет сведениям о богах и их сотрапезниках — смертных людях, чье поведение заслуживало либо милости, либо гнева. О превращении Ликаона в волка — ни слова, а чуть ниже географ осуждает лжецов, повествующих о самочинном обращении людей в волков: «При жертвоприношении в честь Зевса Ликейского всегда кто-нибудь из человека превращался в волка, но не на всю жизнь: если, став волком, он воздерживается от человеческого мяса, то спустя девять лет, говорят, он снова обращался в человека; если же он отведал человеческого мяса, он навсегда остается зверем» [48].

Превращение Ликаона. Гравюра Б. Пикара (1733).

На Ликаоне осталась его одежда, следовательно, настоящим волком он не стал

На безобразия, творящиеся в святилище Зевса Ликейского, ссылается и Платон (Государство, 8), но его настрой менее скептический, чем у Павсания: «Говорят, что кто отведал человеческих внутренностей, мелко нарезанных вместе с мясом жертвенных животных, тому не избежать стать волком. Или ты не слыхал такого предания?»[49]