— Марина, мне понятен твой профессиональный интерес, — говорю как можно ровнее, — ты мой телохранитель, и только благодаря твоей постоянной заботе все органы моего тела в целости и сохранности.

Марина убрала руку, приступила к своим непосредственным обязанностям:

— Я все сделала, как ты просил.

— Не просил, а сказал, — машинально поправляю секретаршу, и это замечание у нее особого удовольствия не вызывает. Да, кажется, напрасно я ее злю, ведь у меня Марина появилась не случайно. В нашем деле случайностей вообще не бывает, а если и происходят они, то планируются очень тщательно.

— Сережа просил тебя заехать? — полуспрашиваю-полуутверждаю, и Марина, насупившись, молча кивает головой.

Значит, что-то случилось. Если Рябов с утра пораньше приклеивает ко мне Марину, это говорит только об одном — произошли какие-то серьезные события, о которых я представления не имею.

— Что случилось, Марина?

— Не знаю. Сережа сказал, чтобы ты ждал его в офисе.

— А ты знаешь, куда сейчас ехать?

— Дорога в город одна, дальше скажешь.

— Тогда прямо к Студенту.

Марина притопила педаль газа, и ее белоснежная «ауди» стремительно набрала скорость на полупустом утреннем шоссе. Пусть дуется, тем более, что отходит Марина очень быстро. А меня сейчас гораздо больше интересует другая женщина. Просто Мария. По фамилии Башкирцева.

7

Студента я берегу не менее тщательно, чем Скупой рыцарь свои сундуки в глубоком подземелье. Правда, содержу его не в каком-то секретном бункере, а в обычной квартире, одна комната которой превратилась в самое настоящее хранилище каталогов, старинных книг, газетных вырезок и рукописных изысканий этого уникума.

В свое время Студента решили загрести в непобедимую советскую армию потому, что он не хотел стричься, как того требовала университетская военная кафедра. Завкафедрой настучал на него проректору, и слишком волосатого, по его мнению, студента тут же вышибли из стен альма-матер для того, чтобы он послужил родине с обязательной стрижкой под ноль. Однако мечте университетских вояк не было дано сбыться — я купил Студенту белый билет и дал ему возможность заниматься любимым делом пожизненно. Интересно, сколько бы миллионов в свободно конвертируемой валюте заработало бы на нем государство, используй оно Студента по назначению? Но так называемому государству рабочих и крестьян было почему-то интереснее, чтобы этот специалист экстра-класса тупел в течение двух лет, поэтому миллионные доходы Студент приносит исключительно моей фирме. Потому что профессиональных искусствоведов в Южноморске практически нет, и, хотя Дюк командует галереями и антикварными салонами, даже какой-то Центр искусства собирается открыть, Студенту он по части знаний в подметки не годится.

Конечно, заслуг Дюка я умалять не собираюсь. У него такой важный вид, что клиенты сходу проникаются доверием. А когда Дюк закрывает рот, произнеся какую-то очередную ахинею, вроде «напряженные охристые тона как нельзя лучше подчеркивают декоративность», покупатели тут же раскрывают кошельки.

Зато уверен, спроси я Дюка, кто такая Башкирцева, он будет мычать в ответ не хуже теленка, которого оторвали от кормушки ради какого-то пустяка. И в самом деле, зачем профессиональному музейщику и искусствоведу, доктору наук Дюку знать, кто такая Башкирцева? У него что, других забот нет?

Я позвонил в обшарпанную дверь, но на мой визит Студент, конечно же, не прореагировал. Еще бы, этот деятель способен услышать звонок, если сидит в сортире или что-то жует, лишь бы не умереть от голода в процессе работы. С такими заскоками, как у него, только в армии служить, и тогда все могут спать спокойно, особенно наши потенциальные противники. Все-таки интересно, кто они сегодня, эти противники, папуасы что ли?

Когда мне надоело нажимать на пуговичку звонка, я открыл дверь своим ключом и увидел чудо. Студент спал на своей узкой койке больничного образца. Впервые в жизни, войдя в эту квартиру, я не застал Студента за его рабочим столом. И для того, чтобы оторвать этого искусствоведа-реставратора от трудового процесса, приходилось чуть ли не над ухом стрелять.

Я подергал Студента за его длинный нос. Он тут же открыл глаза, прошептал «сейчас» и перевернулся на другой бок. Ничего, дорогой, у меня для тебя отличное средство против сна имеется, надежнее ведра холодной воды.

— Ты, наверное, ничего не можешь сказать о Башкирцевой? — бросаю совершенно невинную фразу, но Студент подскакивает с койки, словно ему приснился начальник военной кафедры с ножницами в руках. Действительно, какой сон может быть, если речь зашла о работе — характер Студента, как и всех своих людей, я изучил стопроцентно.

— Здравствуйте, — отбросил в сторону плед Студент.

Все правильно, спит не раздеваясь. Питается тем, что в холодильнике найдет. Как туда пища попадает — даже не догадывается. Не зря мой водитель Саша получает хорошую доплату потому, что следит за этим деятелем искусств, словно нянька. Даже женщин ему изредка поставляет, хотя Студент об этом никогда не просит. И в самом деле, понять его нетрудно: есть телка — хорошо, нет — еще лучше, можно вместо резки в каком-то каталоге порыться или снять более позднюю запись с иконы. Мало ли у него дел, чтоб на пустяки отвлекаться…

В комнате, превращенной Студентом в архив, с годами ничего не меняется — все те же гигантские стеллажи, пачки книг на полу и громадный стол, на котором возвращаются к жизни произведения искусства, казалось бы, навеки потерянные для всего человечества в целом и моих клиентов, в частности.

Студент протянул мне небольшую книжицу. Издательство «Вольф», «Дневник Марии Башкирцевой». Я наугад открыл ее и прочитал вслух: «Суббота, 17 июля, 1874 год. Говорят, что в России есть шайка негодяев, которые добиваются коммуны; это ужас что такое! Все отобрать и иметь все сообща. И их проклятая секта так распространена, что журналы делают отчаянные воззвания к обществу. Неужели отцы семейств не положат конец этому безобразию? Они хотят все погубить. Чтобы не было больше цивилизации, искусства, прекрасных и великих вещей: одни материальные средства к существованию! Работа также сообща, никто не будет иметь права выдвинуться благодаря какому-нибудь достоинству, выделяющему его из других. Хотят уничтожить университеты, высшее образование, чтобы сделать из России какую-то карикатуру Спарты!»

Я закрыл «Дневник» и заметил:

— Теперь я понимаю, отчего у нас об этой художнице мало кто знает. Но, надеюсь, Студент, ты не ограничился только вольфовским изданием?

Студент отрицательно покачал головой и заметил:

— Этот дневник поможет вам лучше понять стремления и помыслы живописца. Мария Башкирцева — гений, к слову сказать, эти слова о будущем России она написала в четырнадцать лет.

— Представляю себе, что она писала в пятьдесят.

— В пятьдесят лет она не писала картин, не вела дневников, — с неподдельной горечью сказал Студент. — Башкирцева скончалась двадцати четырех лет от роду.

Я хотел было отпустить на этот счет замечание, мол, повезло Башкирцевой не дожить до победы нашей замечательной революции, однако Студент как раз из тех людей, которые понимают все слова буквально. Поэтому в тон его словам произношу:

— Менандр говорил: любимцы богов умирают молодыми.

— Башкирцева писала о себе аналогично. Она считала, что Бог дал ей слишком многое, но только не долгие годы жизни. Вот поэтому Башкирцева и спешила. Кстати, я читал о скульптуре «Бессмертие». Она украшала когда-то Люксембургскую галерею в Париже: у ног ангела смерти умирает молодой гений. В руках ангела смерти развернут список с перечнем замечательных художников, преждевременно ушедших из жизни. Среди них есть и имя Марии Башкирцевой.

— Студент, посмотри, пожалуйста, эту репродукцию.

— Да, теперь мы можем лишь репродукции рассматривать, — глухо сказал Студент, и тут же глаза его блеснули, — это же сама Башкирцева!