Вспомнил о генерале, у которого жил в станице. Попросил разрешения позвонить ему по мобильнику. Иван Иванович позволил, но предложил сказать генералу, что он летит в Москву и неизвестно, сколько там задержится. Простаков в точности выполнил распоряжение, чем вызвал явное удовольствие Ивана Ивановича и доктора Ноя.

Над Борисом склонилась официантка: девушка лет двадцати, с карими печальными глазами, в чрезвычайно коротенькой кожаной юбочке и в белой кофточке с рискованным вырезом на груди.

Простаков оглядел её и подумал: «Бедная девочка! Жизнь её едва началась, а уж эти ироды эксплуатируют её молодость».

— Как вас зовут? — спросил он девушку.

— Ирина,— ответила она сухо и пошла прочь от стола.

Он слышал от Конкина, занимавшегося в Генеральном штабе секретными и важными открытиями, как одного учёного, создавшего теоретическую основу для какого-то мощного оружия, перевели в другой научный центр под крылышко новых русских богатеев и там стали создавать для него райские условия жизни. Борис вдруг понял, что и с ним они могут повторить подобную историю. В таком случае он будет демонстрировать благодарность хозяевам и вести беспечный образ жизни. Он молод, не женат и сейчас пожалел, что Ирина, такая умная на вид и красивая девушка, демонстрирует к нему явное равнодушие. А когда обе официантки снова подошли к столу и стали расставлять чайный сервис, он с пристрастием посмотрел на Ирину и будто бы даже невольно, сам того не желая, улыбнулся ей. Но и на этот раз она на него даже не посмотрела.

Стёкла кабины были затемнены, и Борис не знал, куда они летят, и не вёл счёт времени. Не употреблявший спиртного, он сейчас подумал, а не выпить ли ему рюмку-другую вина? Но тут же решил: нет, пить он не станет ни при каких обстоятельствах. В своём положении он не видел ничего хорошего, понимал, что ловушка захлопнулась намертво и скорого выхода из неё не будет. Ну, а если это так, то нечего и убиваться; в спокойном-то состоянии быстрее придут варианты и способы спасения. А что они придут, он не сомневался. Важно теперь вести себя беспечно и тем усыплять бдительность своих стражей. Ему было любопытно сознавать, что раньше в себе он никогда не замечал задатков артистизма; всегда вёл себя просто и естественно, но теперь он вынужден играть, и, к счастью своему, вдруг понял, что задатки такие у него есть, и он уж мысленно видел сценарий и режиссуру своей будущей игры. Вот уже и сейчас он начинал первую сцену: охотно ел и благодарил девочку в кожаной юбке. Когда же закончили обед, он пересел на свободный диван, откинул голову на спинку и закрыл глаза. Старался отключиться, не слышать разговоры сидящих за столом, а затем незаметно для себя и задремал. Но тут к нему подошёл Ной Исаакович, тронул за плечо, показал на приоткрытую дверь.

— Там есть другой салон и девочки сделали постель.

Провёл его в маленький, но уютный салон с диваном, на котором была подушка и одеяло с простынёй. И был столик и два стула, наглухо привинченных к полу. Доктор показал на стул, и они сели. Оглянулся на дверь, заговорил тихо:

— Есть одно условие, очень важное: если его выполнять — будет хорошо, если нарушать — будет плохо; так плохо, что лучше не надо. А?.. Я могу его вам сказать?

— Разумеется, говорите.

— Вы молодой, и я буду вас называть просто: Борис, Боринька, а?.. Вы, наверное, заметили: я еврей, а мы, евреи, не любим церемоний. У нас, если ты академик, министр — хлопаем тебя по плечу и говорим: Вася, Петя, Наум. Да, это хорошо, когда нет церемоний. У нас много и других хороших правил. Я слышал, что есть люди, которые не любят евреев. Но вот вы русский, а русских сейчас тоже не любят. Ваш президент Ельцин упал с моста, а потом ложился на рельсы. И куда-то он летел, и к нему в аэропорт приехал король, а он был пьян и сказал: я хочу спать, а король пусть едет домой. В другом аэропорту он вышел из самолёта и возле колеса сделал туалет. И многое другое, что сейчас вытворяет ваш президент, мы не понимаем. И что же?.. За это я должен не любить тебя?.. Ты же не падал с моста и не показывал королю фигу. Ну, вот, я тоже ничего такого не делал, а во всех странах есть антисемитизм. Но я отвлёкся и забыл тему разговора.

— Вы хотели сказать о важном условии.

— Ах, да! Условие очень важное. Куда мы прилетим, там много людей, и есть русские. Много русских. И потому остров называют Русским. На вас будут смотреть и думать: а чего он сюда прилетел и чего ему надо? И будут задавать вопросы. А как вы будете отвечать? Вас украли, посадили в мешок и привезли сюда? Так вы будете говорить? А вам это надо? Вы что, вещь и вас можно положить в мешок?..

— Борис всё понял и, чтобы прервать поток красноречия собеседника, решительно заявил:

— Мне это не нужно, но скажите: что я должен говорить?

— А то, что и другие говорят. Вам предложили работу, и вы поехали. Будет здесь хорошо — останетесь на год, два, а, может, и навсегда. Не будет хорошо — скажете: о, кэй! Я поеду в Россию, на север — туда, где живёт Дерсу Узала; ну, тот, что говорит: я много ходил тайга, но мало знай...

— Да, да, конечно,— обрадовался Борис.— Только так я и буду говорить.

Простаков пробудился от сильного толчка снизу и услышал, как затихает рокот винтов над головой. Иван Иванович пригласил его выйти из вертолёта. Был вечер, на мачтах и каких-то трубах корабля горели фонари, вокруг раздавался плеск волн. Иван Иванович в сопровождении офицера в морской американской форме повёл его вдоль борта и вскоре показал на дверь каюты. Борис ничему не удивлялся, ни о чём не расспрашивал, и спал на подвесной койке сном младенца до утра. А утром к нему пришли врач-психолог и Иван Иванович и предложили умыться, побриться и привести себя в порядок. И затем вывели на боковую палубу, поднялись по винтовой лестнице наверх, и здесь Иван Иванович, тронув его за рукав, сказал:

— Вас пригласил командир крейсера, он же командующий эскадрой, известный в Америке адмирал. Будьте сдержанны, не раскрывайте наших секретов.

Простаков пожал плечами:

— А у нас с вами и нет никаких секретов. Вы можете не беспокоиться.

В просторной кают-компании за столом сидел офицер, очевидно, адмирал; он склонился над листами бумаг и не сразу поднял глаза на вошедшего. А когда увидел Простакова, откинулся на спинку стула и загудел трубным голосом,— и, кажется, немного по-русски:

— Вы?.. Вы есть учёный? А?

Простаков заговорил на вполне приличном английском языке; он после института был на практике в Америке, год работал в лаборатории Бостонского университета и там поднаторел в английском:

— Не трудитесь, господин адмирал, я говорю по-английски.

— О-кэй, майн гот, вы есть тот самый учёный, которого, как зайца, надо было где-то ловить и тащить в Штаты?..

Адмирал вышел из-за стола, и тут Борис увидел перед собой настоящего великана. Большая голова с шапкой русых волос ладно сидела на могучих плечах, а сжатые кулаки точно двухпудовые гири висели по бокам. Словно железную лопату, положил адмирал на плечо Бориса правую ладонь.

— Парень, ты недавно вылез из детской коляски, а уже что-то изобрёл. Сколько тебе лет?

— Скоро будет двадцать шесть.

— О!.. Ему двадцать шесть! А я разменял шестой десяток и до сих пор не придумал пороха. Двадцать шесть, да ещё не полных! Ты, должно быть, не знаешь, какое это счастье быть молодым? А?.. Возраст почти щенячий, а уже сделал такое, чего нет у нас в Штатах. Ты, наверное, хочешь, чтобы я в это поверил?..

Командир крейсера снова ударил Бориса по плечу и легонько толкнул от себя, словно хотел со стороны лучше разглядеть его.

— Я знал, что русские могут выкинуть мудрёный финт, но чтобы в таком возрасте напугать Америку!.. Ну, ладно. Мы сейчас будем с тобой завтракать и ты между делом расскажешь, что да как и для чего ты там что-то изобрёл. Признаться, я плохо знаю русских ребят, но мне говорили, что ваш брат любит заложить за воротник, а когда на войне надо было идти в атаку, они становились сумасшедшими. Сейчас нас пугают какой-то там вашей ракетой, но, признаться, я не верю в ракеты. Одна из сотни может куда-то попасть, а остальные полетят мимо. Носатые парни в чёрных ермолках... ну, те что у нас и у вас залезли во все телестудии, развели много паники. Американский оболтус,— а у нас даже в Белом доме сидят оболтусы,— уже не может понять, кто чего хочет и зачем мы вообще живём на свете. Ты, парень, скажи мне: это правда, что и у вас там в России в телеящике сидят ребята в иудейских ермолках?.. Если это так, то ваше дело труба, как, впрочем, и наше. Эти самые врали и мошенники из белых могут сделать чёрных, а из чёрных жёлтых, то бишь китайцев. Японцы на что большие хитрованы, но и они против картавых бессильны. Мне доложили, что ты биолог и преуспел в изучении всяких мелких тварей,— не скажешь ли ты, из каких таких частиц составлены мозги этих шустрых голов, если они умеют так ловко дурачить людей? Ну, ладно, не будем говорить об этом сейчас, а лучше посмотрим, что там соорудил на завтрак наш кок.