А узнал эту страшную новость директор школы на заседании райкома партии, куда он был приглашен. Секретарь райкома не то, чтобы велел Ефиму Яковлевичу установить над учеником Афуз-заде специальное наблюдение, но вроде как бы намекал, что надо держать ухо востро.

 «Ах, какая неприятность! Нет, чтобы пошел этот сын врага народа в соседнюю школу имени Горького, приперся, видите ли, в школу имени Сталина. А нет ли в этом выборе злостного умысла?», – мучился Ефим Яковлевич

Несмотря на то, что директор счел своим долгом распространить информацию о страшном контрреволюционном родстве Камилла среди своих педагогов, в целом отношение к новому ученику в школе имени Сталина было вполне лояльное. Не исключено, что некоторые учителя, такие, как математик Бетя Моисеевна, например, именно по этой самой причине с добрым вниманием отнеслись к несколько скованному по первой поре юноше. Но, впрочем, очень скоро этот юноша показал, что он вполне независим как от добрых, так и враждебных намерений окружающих. Былая его скованность улетучилась вслед за тем, как он завоевал среди соучеников авторитет своими отличными ответами на уроках и готовностью поддержать любую акцию, затеваемую в классе или в школе без оглядки на школьные правила, сковывающие инициативу. В общем, Камилл очень скоро акклиматизировался и не испытывал никаких комплексов.

Правда, одно событие тех дней оказалось способным осложнить в будущем его школьную жизнь. Странно, но преподавание «Конституции СССР» в седьмом классе было поручено учителю химии Владиславу Владиславовичу. На экзамене он влепил Камиллу тройку по этой самой «Сталинской Конституции». Вполне возможно, что сделал он это по указанию Ефима Яковлевича. Но, может быть, директор школы был не причастен к этому злонамеренному занижению оценки, ибо предположить, что этот появившийся на исходе учебного года парнишка может стать одним из школьных лидеров, стать претендентом на школьную медаль, не приходила в голову ни Ефиму Яковлевичу, ни Владику - так называли своего химика ученики. Но Владик не любил всех этих узбеков, корейцев и прочих татар, не различая, кстати, среди них крымских. Не любил их не по расовым соображениям, а только из-за того, что они были носителями другой культуры, точнее, по его мнению, недокультуры. Учитель этот был культурологическим расистом, так сказать. Для Владика был невыносим его коллега Владимир Николаевич Цой, кореец, преподаватель русского языка и литературы, получивший образование в Ташкентском пединституте в те годы, когда в нем преподавали корифеи, эвакуировавшиеся во время войны из Москвы и Ленинграда. Случай корейца Цоя разрушал мировоззрение Владика. Уж занимались бы эти корейцы математикой, как Ким, завуч школы, хороший, говорят, математик. А то влезают, понимаешь, в великую русскую литературу.

Итак, все предметы за седьмой класс, кроме Конституции СССР, Камилл сдал на пять. После экзаменов на заключительном классном собрании уже восьмиклассников Анатолий Аронович только крякнул, подойдя к фамилии нового ученика, которого одноклассники уже приняли за своего надежного товарища - опору в неравной схватке со школьными заданиями.

Лето прожили в снимаемом родственниками двухкомнатном домике. Мама, приобретшая в бытность в Чинабаде опыт работы в бухгалтерии, нашла место в одном из здешних учреждений, и к осени женщина и двое ее сыновей уже сами арендовали дом-времянку у одной украинской семьи, оказавшейся когда-то в Узбекистане совершенно не по своей воле.

Отношение к спецпереселенцам в городке было терпимое, а точнее – привычное. Здесь очень много было корейцев, нынче уже «прощенных», но тоже ведь недавних лишенцев. Так что, когда появились новые переселенцы, то это никого не удивило. Если бы не начавшаяся в сорок восьмом году активная антитатарская пропаганда, вызванная именно этим безразличием, то вообще бы не было бы косых взглядов и разговоров за спиной.

В каникулы Камилл работал в соседнем фруктовом совхозе, чтобы заработать деньги для семьи. Но его, как и его сотоварищей из таких же несостоятельных семей, бессовестные совхозные учетчики вместе с бухгалтерскими работниками жестоко обманули при расчете, так что заработанных денег хватило только на покупку школьного портфеля и еще хорошей готовальни, которая потом долго служила ему еще и в годы обучения в Университете.

Жизнь продолжалась.

Первого сентября Камилл явился в сильно изменивший свой состав восьмой класс, куратором которого оставался Анатолий Аронович. Это был довольно крупный мужчина с зачесанными набок густыми каштановыми волосами, с глазами человека грустного и проницательного. Да, он был грустен и в известной мере проницателен, ну и, конечно, он был умным, но не настолько, чтобы не считать себя мудрым. Поистине мудрым был в этой неординарной школе только один, пожалуй, человек - математик и завуч Виктор Петрович Ким, непрошибаемый, непроницаемый, с улыбкой всезнающего Будды на широком узкоглазом лице. Виктор Петрович был признанным третейским судьей во всех коллизиях, возникавших в педагогическом коллективе, его авторитет против своего желания признавал даже Ефим Яковлевич, директор. Ефим, так директора называли за глаза почти все в школе, был амбициозный, невысокого, даже малого, роста мужчина, беспринципный и опасный. Многие боялись этого человека, который иногда проходил по школе, заполняя все ее пространство, иногда же прошмыгивал незаметно, как ящерка - необычное свойство. Не боялись его только Анатолий Аронович, что-то особливое знавший о нем, завуч Ким, который, однако, никогда не конфликтовал с ним, литератор Владимир Николаевич, философски относящийся к миру и ко всем его обитателям. А что касается неосторожного и вспыльчивого физика по фамилии Цхай, любимца всех старшеклассников-отличников, то его директор и сам остерегался – против могущего назвать вещи своими именами физика Василия Семеновича были бесполезны устные и письменные доносы. Другие педагоги или избегали общения с директором, как супруги-немцы Губерты, или робели перед ним, как молодые учительницы. Дружила с Ефимом Яковлевичем одна лишь литераторша Александра Николаевна, если можно назвать приметой дружбы уединенные беседы, во время которых литераторша говорила, а директор слушал и запоминал.

Что касается учеников, то старшеклассники директора не боялись и не уважали, ну а сорванцам из младших классов положено робеть, по крайней мере, перед директором и завучем, иначе школа не сможет существовать.

Ефиму Яковлевичу малый рост компенсировала большая голова, но при том он был не столько умным, сколько шустрым, из породы тех, кому хитрость заменяет ум. Жил он с женой и маленьким сынишкой тут же при школе, в двухкомнатной квартирке с отдельным входом со стороны спортивной площадки. Жена, унаследовавшая от своих прабабок прекрасные, всегда печальные глаза, была на голову выше мужа. Она нигде не работала, занимаясь воспитанием сынишки, который был вылитой копией своего папаши, отличаясь, может статься по причине возраста, еще большей шустростью. Младшеклассники, которые занимались во вторую смену, на переменах играли с трехлетним малышом, гонявшим по школьному двору на трехколесном велосипеде. Старшие же классы, не любившие своего директора, были подчеркнуто равнодушны к мальчишке, которого именовали не иначе, как «Ефимом Яковлевичем», в то время как директора называли между собой только по имени.

С началом нового учебного года Камилл сразу, без какой-либо раскачки, захватил лидерство в классе. Бывший первый ученик Алексей отошел на второй план, рядом же с Камиллом стал гордый Рафаил, перешедший из другой школы и уже раньше получивший в городке, в котором любили обсуждать такие вопросы, известность как умница и отличник. Надо признать, что в целом по всем предметам первенство Камилла, обладавшего даром импровизации не только на уроках литературы, но и на математике, было признано всеми. Но Рафик был замечательным шахматистом, поэтому Камилл, совсем недавно обучившийся этой игре, относился к своему товарищу с искренним восхищением, переходившим в добрую зависть.