Со дня этого разговора Февзи начал копать ямы на краю запорошенного снегом хлопкового поля. Он копал три ямы.
Фатиме слабела день ото дня. Дело было не только в том, что она ограничивала себя и в без того скудном пайке, отдавая половину суточного рациона ничего не подозревающему сыну. Ее точила изнутри болезнь, которой врачи, наверное, не могли бы дать названия и от которой многие крымчане умирали так же часто, как умирали от малярии и дизентерии. Эта болезнь происходила от другого вкуса здешнего воздуха и здешней воды, от несравнимости покинутого и имеющегося, от обиды, от смерти самых близких, от ужаса всех человеческих потерь. Долгими ноябрьскими вечерами она не могла заснуть, вспоминала прежнюю жизнь. Вспоминала мужа, которого призвали в армию еще в тридцать девятом и от которого она перестала получать письма с самого начала войны, и неизвестно, скувырнулся ли он от немецкой пули где-то в полях России еще в первых боях или пробивается и сейчас в рядах Красной армии к границам Германии. А письма его потеряли почтальоны... Вспоминала, как рожала сыновей, как играли они на руках у отца, как укладывала она их в теплые и чистые постельки. Никак не хотела она вспоминать о смерти своего младшенького, отгоняла видения этого и последующих дней. Она думала о своем маленьком Эдемчике как о живом, представляла себе как она будет танцевать на свадьбах обоих своих мальчиков, танцевать агъыр ава ве хайтарма лицом к лицу с мужем. И под утро засыпала в приятных грезах, чтобы проснувшись утром тоже не думать о горьком, а думать только о Февзи, только о том, что он должен выжить и выживет, - так велит Аллах...
Проснувшись однажды утром Февзи не почувствовал привычного тепла, исходящих от обнимавших его маминых рук. Руки были холодные, объятие было жестким...
Февзи дорыл в то утро одну из могил и тут же начал рыть четвертую.
Днем Фатиме завернули в саван из ее единственного платья. Мурат-эмдже прочел над ней молитву и Февзи устлал нишу в яме соломой, прежде чем уложить в нее свою маму.
А старик Мурат с ужасом думал, что будет, если мальчик теперь уйдет. Поддерживать огонь в костре, варить кукурузу и печь в углях кормовую свеклу сил у него еще хватит. Но кто сможет предать земле умерших, если мальчик покинет барак? Утром старик, опережая мальчика, вылез из под груды тряпья, служившей ему одеялом, вскипятил воду в титане и раздул костер. Женщины поднимались со своего ложа только для отправления нужды, поддерживая друг друга они шли в дальний угол барака, за груду запасенной гуза-паи. Вылез из своей "постели" и Февзи. Все обитатели барака сели вместе принять скудный завтрак. Женщины осторожно начали разговор о достоинствах покойницы, находили слова утешения для сироты. Февзи молча слушал, временами кивал головой. Перед ними стояла алюминиевая миска с зернами сваренной накануне кукурузы и горячая большая свекловина, которую запивали кипятком, называя его словом "чай".
Мальчик не плакал над телом своей мамы. Не плакал он и по ночам. Словно холодная льдинка засела в его сердце. Порой льдинка оборачивалась раскаленным стальным осколком и Февзи, будто бы освободившись от забытья, удивленно осматривался - вокруг странная плоская земля, хижина без окон и дверей, ни тепла, ни еды, ни одежды. Ни мамы, ни братика. Ни отца, которого он помнил плохо и к отсутствию которого уже давно привык. Смерть матери потрясла его, казалось бы, мужавшую душу. Он вдруг стал глядеть на этот чужой мир взглядом одинокого волчонка, но не ослабевшего и сдавшегося, а готового бежать, кусаться, умереть. Старый Мурат увидел в глазах мальчика звериную отрешенность, принятие ниспосланного одиночества и испугался теперь за него. Не произнося лишних слов он старался быть рядом с ним, молча протягивал ему руку, как бы прося помочь подняться с сиденья, просил передать ему кружку или там ложку, сам подносил мальчику ту или иную вещь, - словом, старался больше с ним общаться. Когда Февзи оправлял холмик на могиле матери старик без слов присоединялся к нему. По вечерам Мурат-эмдже начал рассказывать мальчику о былой жизни, о традициях быта, которые сложились в их горной деревеньке, о событиях давних времен, которые стали местной мифологией и были по настоящему понятны только их односельчанам.
- Сынок, не теряй надежды. Верь, что отец твой вернется с войн, и тогда ты уже не будешь сиротой. И ты, может быть, единственный молодой мужчина из нашего рода, кто понесет в будущие времена наши обычаи и наши предания. Крым - наша большая родина. Наше старинная деревня - наша малая родина. Она нас выпестовала, она нас соединила в один род, мы все связаны друг с другом кровными узами, наши корни уходят во времена, когда мы говорили на другом языке, имена у нас были другие. Теперь ты один из немногих, кто продолжит наш род. Жена твоя может быть из другого рода, но детям своим ты должен поведать все то, что ты знаешь и то, что я тебе буду рассказывать. Ты, Февзи, вырастешь, вернешься на землю предков, ты будешь главой новой поросли на родной почве...
Мальчик благодаря таким речам обретал прежнюю твердость. И со временем он перестал ощущать себя одиноким сиротой, беседы со старым и мудрым Муратом породили в нем новое отношение к прошлому и настоящему, он свято поверил всему, что поведал ему мудрый его эмдже, он принял на себя уже вполне осознанно ответственность за продолжение рода...
Рано взрослеющий юноша уже строил трезвые планы на ближайшее будущее, исходя из ожидания новых бед. Он думал о том, что когда он всех похоронит, то надо будет пойти к людям. Может поначалу на центральную усадьбу, а потом и в город. В том, что три старых человека, которые сейчас ворочаются без сна на своих лежанках, в эти зимние месяцы умрут он, привыкший к смертям, не сомневался.
...Прислушавшись к тишине барака, нарушаемой временами тяжелыми вздохами стареньких его земляков, Февзи спустился с нар, завернул нагревшиеся на углях кирпичи в обрывки мешковины и тихонько положил их взамен остывших камней у ног притворявшихся спящими своих подопечных стариков.
Бедные старушки в один из дней попросили Февзи принести два камня, один побольше, а другой поменьше. Они завертывали сваренные зерна кукурузы в марлечку и долбили по ним камнем, пока не получали тестообразную массу, и это было более приемлемо, чем падающие в старые желудки маленькими камешками целые зерна.
На следующий день завернув за угол барака Февзи увидел, как дедушка Мурат завернув в тряпочку зерна кукурузы разминал их осторожными ударами камнем. При этом старик плакал и что-то шептали его губы...
В один из дней Мурат-эмдже отвел мальчика в сторону:
- Февзи-балам, у каждого человека есть обязанности перед другими людьми. Тебе в твои юные годы досталась пережить много горя. Ты потерял брата и мать - рахмет олсун джанларына. Но по воле Аллаха тебе надлежит выполнить тяжкую обязанность по отношению к нам, старикам, оставшимся на твое попечение. Мы умрем, до весны нам не дожить. Ты не должен уйти отсюда, пока не похоронишь последнего из нас. Знай, сын мой, кроме тебя некому предать нас земле, а если мы останемся не похороненными, нас будут грызть собаки и крысы...
- Не надо, Мурат-эмдже! - даже для рано повзрослевшей от множества несчастий детской души есть граница дозволенного восприятия ужасов земного бытия. - Я знаю свой долг, не надо ничего мне говорить. Будьте во мне уверены.
- Хорошо, сынок, прости меня. Но только еще об одном мне надо тебе сказать. Мы мусульмане и над телом умершего мусульманина должна быть прочитана молитва. Ты знаешь какую-нибудь молитву?
- Я знаю только " Ля илля-и иль Алла, Мухамеди ресул улла".
- Хорошо, сынок, Аллах примет эту твою молитву. С этими святыми словами ты должен похоронить своих стариков, Февзи-оглум.
- Да, Мурат-эмдже, я понял. Вы должны быть во мне уверены.
- Я уверен в тебе, Февзи, - сказал Мурат-эмдже и обняв мальчика прижал его к себе. Февзи приник к старому своему дядюшке и ему захотелось заплакать, вновь почувствовать себя ребенком, но сглотнув вырвавшиеся было всхлипы он подавил в себе слабость и отодвинулся от старика.