ТВОРЧЕСКИЙ ОТЧЕТ

Шепот детей за фанерной перегородкой не дает сосредоточиться. На чем? Я и сама не знаю. Смотрю в черное окно, как в зеркало: вот и день прошел, думаю, сколько всего наслучалось, как это запечатлеть и нужно ли? Выйти бы из дому, пройтись по берегу, заслонившись от ветра воротом плаща, но попробуй скрипни дверью и тут же услышишь: «Мама, ты куда?»

Так и я свою маму вечерами не отпускала от себя, а теперь мы далеко друг от друга, в разных городах. Как бы хотелось, чтобы сейчас здесь оказалась мама! Мы бы проговорили с ней до рассвета и к утру сошлись бы на том, что похожи друг на друга и что нас по-прежнему можно принять за родных сестер.

— Лена, к телефону! — Голос Айны пробуждает меня от грез, и я бегу вниз по ступенькам.

— Как хорошо, что я дозвонилась,— говорит мама,— вдруг такая тоска на меня нашла. По тебе, по детям тоже, но по тебе уж очень сильная. Смешно, но мне иногда кажется, что не я тебя родила, а ты меня. Когда ты рядом, я чувствую себя защищенной.

— Тебя кто-нибудь обидел? — спрашиваю я, как взаправдашняя мать.

— Все прекрасно,— выдыхает мама в трубку,— рассказывай!

Я рассказываю маме, как мы замечательно живем, и все такое, и вижу, как она на том конце провода улыбается, довольная описанием моря, леса и наших путешествий.

Мама уже не говорит мне, чтобы я не ходила в мокрой обуви и не жарилась на солнце. Ее интересует другое: что я пишу, что читаю. Ее интересует, чем я живу, когда дети спят. И я даю ей полный отчет. Творческий. И она мне — творческий. Значит, мы обе — во вдохновенном состоянии. И обе счастливы.

Хорошо, я не ушла на море,— я бы пропустила мамин звонок. Разговор с мамой умыл душу, вытер ее махровым полотенцем, и теперь она, чистая, может двинуться в путь, тем более все под боком — и краски, и кисти, и грунтованный картон. Теперь мне не надо выдумывать, что бы такое сделать, пока дети спят. Я напишу мамин портрет в своем окне — в запасе целая ночь.

Нам с мамой повезло — мы были и остались самыми близкими людьми. Может, и нам с детьми суждена такая же счастливая, неназойливая любовь. Они вырастут, станут самостоятельными, мы будем разлучаться на долгие месяцы, и когда они очень затоскуют по мне, я наберу их номер телефона (или разные номера) и скажу: «Как хорошо, что я до вас дозвонилась!»

«…И НЕТ ЛУЧШЕ ДРУГА…»

«..Я в доме один. Все ушли в лес, а я решил остаться, потому что хочу написать несколько писем. С Геркой я в этот раз прижился. Он меня больше не колотит. Недавно я с ним собрался в Пумпури на его велосипеде. Не успели проехать и километра, как милиционер отнял велосипед. За то, что мы не зарегистрировали номер. Капает дождик… Да, извините, как вы поживаете?

Как погода? У нас вся живность: мама, папа, Аня и я — жива и невредима. Уже конец августа, так что скоро приедем. Простите, что пишу по-русски, надеюсь, что после первого урока буду снова писать по-французски. Пьер Маккароф».

И действительно, лето подходит к концу. Дети заняты каждый своим делом. Знакомые, наехавшие на взморье в разгар сезона, ежедневно наносят нам визиты, крыша — прекрасное место для долгих дачных посиделок. Знакомые приходят и приезжают с детьми, у всех проблемы и у всех разные. Мы с мужем не успеваем и словом за день перемолвиться. Еда, посуда, магазин, вереница непрекращающихся «надо».

— Давай на будущее лето снимем дачу в Плиенциемсе,— предлагаю я ему.— Там будет полная тишина.

— Тишина пока тебя нет. Если отправить тебя на необитаемый остров, там через неделю будет вавилонское столпотворение.

Он говорит это как бы в шутку, стараясь сдержать раздражение. Действительно, во что я превратила наше житье, которое обещало быть спокойным, комфортным — чудное место, море, лес, розы, отдельный дом с крышей. А что вышло? В доме беспорядок: вещи раскиданы, бродят всевозможные дети, чужие и наши, гости оккупировали крышу, жарят шашлыки и играют в «эрудит».

Я бреду по берегу моря. Накрапывает дождь, парят ласточки низко над землей. Да, наверное, нельзя быть хорошим для всех, надо выбирать. Надо, в первую очередь, думать о близких…

За спиной шаги. Меня нагоняет Петя.

— Мам, чего ты?

— Ничего. Просто так. Гуляю.

— Можно с тобой?

Мы идем молча. Петя все хочет что-то сказать, раскроет рот, взглянет на меня и умолкнет.

— Ты не расстраивайся,— наконец говорит он,— это мы все раскидываем.— Он берет меня за руку.— Ты же не виновата, что все к нам приходят. Помнишь, ты говорила, что случайных людей не бывает. Или они посылаются нам, или мы посылаемся людям… Помнишь?

— Так оно и есть. Но не всеми это одинаково легко переносится. Есть люди малообщительные, о них тоже забывать не стоит. Ведь и они тебе посланы.

— Ты про папу?

— Нет, так просто.

— Про папу. Я все понял.

Дождь сильнее. Мы поворачиваем к дому.

— Мам, знаешь, что я решил?

—Что?

— Что жизнь — это жизнь, и надо жить как надо, а не кое-как.

— А как надо?

— А надо всех любить и ни на кого не обижаться.

— Ты это уже решил два месяца назад.

— Ну и что? — передергивает плечами Петя. Я накрываю его полой куртки, он прижимается к моему боку, маленький, щуплый мальчик с русой головой, полной каких-то уже совсем не детских мыслей.— А знаешь, что мне Аня сегодня сказала? Она сидела на горшке и трогала свои ноги. А потом и говорит: «Петь, а почему у меня ноги такие ржавые и неласковые?» Смешно, правда?

— Смешно.

— Если смешно, то почему ты не смеешься? — Петя высвобождается из-под полы куртки, бежит к качелям, встает ногами на доску, раскачивается. Льет дождь, взлетают и опускаются качели, ветер раздувает выгоревшие за лето волосы, кричат чайки, паря над морем… И вспоминается:

Вот ракета летит, как пичуга.

И цветок стоит. И нет лучше друга,

Чем солнца луч, земля, небо,

Или просто кусок хлеба,

Или звезды, или луна,

Или муж, или жена,

Или все, что на земле

Хорошим кажется мне.

Наверное, только с таким ощущением и следует жить.

1984 г. Декабрь.