В русском придворном штате из прислуги униформу носили, в частности, камердинеры, камер-фурьеры, гоф-фурьеры, лакеи и другие. Императорских дворцов в С.-Петербурге с окрестностями насчитывался десяток, и в каждом был свой штат служащих в униформе. В самом большом— Зимнем дворце — примерно 500 человек обслуживающего персонала в ливреях. Каждый из них, кроме повседневной ливреи, должен был иметь парадную униформу, шитую золотом и галунами. Далее, в императорских конюшнях, к примеру, было приблизительно двести служителей, тоже одетых в униформу. (Кстати, я помню, как столь ныне прославленный фельдмаршал Маннергейм в чине ротмистра служил при императорских конюшнях.) Помимо императора, императрицы и вдовствующей императрицы, которые имеют по собственному придворному штату, дворы есть и у каждого из великих князей и прочих членов императорской фамилии, а также собственные дворцы с соответствующим обслуживающим персоналом.

Большинство из этих великих князей были статными и элегантными господами и добрыми клиентами для портного. В последние годы в этой стране я имел удовольствие и честь шить для многих из этих высочеств и вспоминаю об этом исключительно с приятными чувствами. В качестве курьеза могу сказать, что самая узкая талия по сравнению с шириной груди, какую мне приходилось видеть за долгие годы профессиональной практики, была у брата российского императора великого князя Михаила — человека исполинской физической силы и к тому же с либеральным складом ума…

Кроме офицерского корпуса, который вообще во время пребывания в пределах собственной страны всегда носил мундиры, и уже упомянутых выше дворов с их огромными потребностями в униформах, в России было еще бесчисленное множество других людей, носивших мундиры. Так, большинство чиновников в часы исполнения государственной службы были в них облачены, а также школьники в государственных учебных заведениях и студенты. Эти униформы, приблизительно напоминавшие мундиры наших шведских морских офицеров, называются штатскими, или, в буквальном переводе, гражданскими.

Русский военный носил мундир, в основном похожий на мундиры современных ему военных в Европе, и в России было много великолепных мундиров — кирасирских, гусарских, драгунских, уланских, пехотных гвардейских и т. д. Специфически российскими являлись казаки и черкесы. У последних были мундиры с патронами на груди и кинжалом сбоку. Штаны были широкими — как говорили, такими же широкими, как Черное море. Кафтан был особого покроя — очень узкий в талии, так что мужчина напоминал красавицу конца прошлого века. Сапоги были из мягкой кожи, словно бы специально предназначенные для национального кавказского танца лезгинки.

У обычной солдатской шинели имелась одна особенность, а именно: она была снабжена в середине петлями, и ее запа́х был также велик, как у двубортной шинели, и имел по всему краю крючки и петли. Дело в том, что русский крестьянин, в противоположность мужчинам других стран и подобно нашим женщинам, всегда застегивает одежду справа налево. Вот солдатскую шинель и снабдили таким приспособлением, чтобы сделать невозможным этот не по-военному выглядящий способ застегивания.

Норденстрёмы имели монополию на пошив и владели очень большой портняжной мастерской. Ведь только представьте себе, какой в России был спрос на их изделия, если в одном только С.-Петербурге и его окрестностях стояли примерно тридцать гвардейских полков и во всех них был корпус самых знатных офицеров. Среди портных, шивших военное обмундирование, в этой связи можно назвать одного немца — Брунста, а на третьем месте русского Доронина. Но, как уже было сказано, у Норденстрёма была самая крупная фирма по пошиву военного обмундирования, и его качество пользовалось большим и заслуженным уважением. Довольно забавно, но даже название фирмы отчасти способствовало ее успеху, ибо фамилия «Норденстрём» благородно звучала для русского уха. Мы-то, шведы, понятно, знали, что они были простыми крестьянскими портняжками с севера Швеции. Однако все они были дельными, умелыми людьми. Один из них, Николаус, ставший по-русски Николаем (и, замечу в скобках, он был моим крестным отцом), обладал статной внешностью и исполненными достоинства манерами, и это тоже способствовало его большой популярности…

Однажды я получил заказ от одного из великих князей на мундир цвета хаки с бриджами по английскому образцу, новый для того времени. По тогдашним представлениям это была штатская одежда, и Норденстрёмы такую не шили. Придя снять мерку, я встретил Карла Норденстрёма, которому на тот же час была назначена примерка сюртука для великого князя. Тогда я попросил дядюшку Калле (Николауса. — Б. Я.) записать нужные мне размеры. И вот что услышал: «Я стану записывать размеры для тебя? Постыдись, мальчишка! Я за вторую половину дня порой снимаю мерки с полудюжины офицеров и никогда не записываю ни одной цифры. Потом я могу выйти из дому и полночи просидеть за картами, а придя наутро в мастерскую, по памяти записываю в книгу все мерки. И ни разу не допустил ни единой ошибки. Я ведь портной или кто?» То были коллеги старого закала, и честь им и хвала. Не получив сколько-нибудь приличного образования, они обладали дарованием, феноменальным глазом, интуицией и памятью.

Пауль Лидваль.

Родившийся в 1882 г. Пауль Лидваль — самый младший из пятерых сыновей Юна Петтера Лидваля — помимо деятельности на портняжном поприще был еще и выдающимся легкоатлетом. Архив Ингрид Лидваль

Николаус Норденстрём, «дядюшка Калле», последний из возглавлявших фирму Норденстрёмов. Он скончался в Петрограде в 1919 г., не пережив последствий революции. Рисунок Эрика Васстрёма

Ювелиры и серебряных дел мастера

Как было сказано, портные составляли большую группу в шведской колонии Петербурга. В 1840 г. в этой профессии были заняты 13,5 процента родившихся в Швеции и 15 процентов родившихся в Финляндии членов прихода, то есть всего почти двести человек. В приходе шире представлены были только металлисты.

Еще более многочисленную группу, чем портные, составляли золотых дел мастера и граверы. Здесь уже больше преобладали уроженцы Финляндии: лишь 13 специалистов прибыли из Швеции, между тем как 234 родились в Финляндии. Если добавить сюда финляндцев финского прихода Св. Марии, то получим 548 ювелиров, золотых и серебряных дел мастеров, родившихся в Финляндии. Это более чем вдвое превышает численность их коллег во всей Финляндии и составляет приблизительно 30 процентов всех представителей этой профессии, работавших тогда в Петербурге, — почти каждый третий петербургский золотых дел мастер являлся, таким образом, финляндцем. Постепенно их доля уменьшалась, но еще на переломе XIX и XX вв. 20 процентов всех петербургских золотых дел мастеров были финляндцами.

От Ниена до Петербурга

Первые шведские и финляндские серебряных дел мастера обосновались в этих краях еще в 1640-х гг., в Ниене. Об их деятельности имеется немного документальных источников и сохранилось мало изготовленных ими предметов. Два роскошных кубка находятся в резиденции шведского премьер-министра. Выполненные в Ниене предметы полностью соответствуют господствовавшему тогда в Швеции стилю, и в этом нет ничего странного, поскольку мастера в большинстве своем получили образование в Швеции, а кроме того, заказчиками были по преимуществу осевшие в Ингерманландии шведские помещики.

Подобно большинству прочих жителей, серебряных дел мастера бежали из Ниена, когда русские подступили к городу. Один из мастеров, Юхан Стренгман, выучившийся в Стокгольме, обосновался в Ниене в 1686 г., но уже в 1701-м перебрался в Хельсинки, где занимался своим ремеслом, не принадлежа к цеху золотых дел мастеров, и это доставляло ему немало проблем. В списках 1705 г. о нем говорится как о «крайне бедном старике со слезящимися глазами, приехавшем из Ниеншанца и не способном более трудиться, а потому не представляющем никакой ценности».