Он закрыл глаза и мысленно проник сквозь хрустальные слои своего водного «неба», открывая

один за другим все его своды. Как сверкают там таинственные созвездия струй, держась за

руки в фантастическом хороводе, окружающем вселенную! Среди них снуют гигантские рыбы,

от которых ведут свой род левиафаны, легендарные предки, правящие судьбами рыбаков,

необъятные киты, чудовищные белуги, сторожащие глубины, победители всех потопов; они

выходили на берег, чтобы родить из своего плодовитого чрева людей и основать на пустынных

берегах их могучие роды. Они, пощажённые вечностью, казались ему теперь более близкими и

настоящими, чем несчастные рыбаки — его спутники, вместе с которыми ещё недавно он

закидывал подобный паутине невод и греб веслами, похожими на соломины.

   Мысли взрывались в нем одна за другой с треском динамитной шашки. И наконец взорвали его

сознание.

   Самые крепкие и глубокие садки взлетели в воздух, обнаружив свои основы: они были не его...

Он проник в котлованы самых первых зачатий, прошёл окольными путями развития от начала

всех начал, он видел всё и знал всё, он чувствовал и понимал всё... И узкие стены не

ограничивали его более.

   Он видел наяву предков, они уже не сидели в кельях, подобных медовым сотам, разделённым,

обособленным друг от друга, хотя и находящимся в едином улье, которым был он сам.

Перегородки между ними были сметены бедствием, и всё их накопленное трудом добро, все их

знания, открытия, вся их наука и тайные победы излились теперь из их глубин в его глубины.

   И теперь он снова поглядел вниз... В яшмовой глубине, проткнутой звёздами, дно омута было

дальним возвращённым раем...

   И он вошёл в него, оставив время, как слугу, ждать его на поверхности. Оно прождёт его

понапрасну: он направляется в вечность...

   В великом своем бреду он один являл собою целое общество, целый вселенский собор

древности. Он уже не был осколком. Он вобрал в себя все, он заполнился всем. И все, что было

вне его, наполнилось им.

   О!.. Теперь он мог смотреть долго и не упасть в глубину простёршегося под ним «неба», в

высоту его глубин.

   «Какой толк в том,— говорил он себе,— что небо над нами, отмеривая время, кружит свои

перевёрнутые созвездия и показывает Плеядами и Медведицей полночь?»

   Оно проделывает это миллионы раз... И всё же оно закрыто. А вот его, глубинное, «небо»

открылось.

   Теперь впервые он, проникал в него весь. Переселялся целиком. Он начал с тонких,

таинственных нитей света: они протянулись от него — из глаз, из сердца, из кончиков пальцев,

они ткались между ним и всем, что населяло глубину. Были ли это мысли? Возможно. Но

другого порядка — то было мгновенное постижение. Он всё понимал: там двигались звёзды и

рыбы, не по отдельности, но слитые в единое создание. Все созвездия мира собрались в этой

запруде... И он вспомнил: они порабощены, заперты им, и завтра динамит сотрет их в порошок.

   А вот и белуга! Понапрасну она ползает по дну, пытаясь спрятаться за созвездия. Она так

огромна, что созвездия её не загородят. В брюхе её сияют проглоченные звёзды. Так значит,

она питается небесными телами?

   Он наблюдал за ней точно в отражении волшебного зеркала. Был ли то архангел вод? Нет. Нет.

Теперь он знал: это не белуга. Это его легендарный прапредок, о котором ему рассказывали. Он

поднялся из других водных миров, издалека, он прижился среди туземцев и основал между

рукавами реки крепчайший из родов — род Аминов. Он дал им закон: не трогать белугу. И

сгинул бесследно во время бури.

   Амин знал, что бредит, чувствовал, что бред разрастается, наполняя его сознание страшными

призраками.

   Всё разворачивалось так быстро, что он не мог поспеть за видениями. Образовались глубокие

провалы, чёрные пустоты. Потом он снова поймал их. Да, ему не просто показалось. Здесь, под

ним, находился рай. Рай был в воде. Как мог он позволить негодяям обратить его в прах? Куда

пойдёт он после смерти? Он знает, что должен сделать. Теперь ожидание не будет просто

оцепенелым испугом, он выйдет навстречу событиям и бедам.

   Напряжение подняло его и понесло к постижению начала всех начал. Время? Неясное

будущее? Он не позволит им больше провести его тайнами, прятать от него неожиданности. Он

заставит их раскрыть мгновенно чудеса полного свершения. Впрочем, у него есть ключ. Ключ в

его руках. Он поднялся. Спокойная сила несла его как во сне.

   Он обошёл несколько раз запруду, поднялся наверх и лёг ничком на поперечной балке. Он все

взвесил, обдумал; потом спустился, вдохнул в себя ночной воздух и бросился в воду.

Испуганные созвездия погасли. Остались одни рыбы. Он пулей падал вниз, к основанию

среднего столба, надеясь добраться туда, где лежали камни, мешки с гравием и груды камыша.

Вода смыкалась над ним. Вокруг сновали рыбы и таращили на него глаза.

   Он задохнулся, всплыл наверх, взял орудия и снова, набрав как можно больше воздуха,

погрузился на дно. Он крушил, разбивал, разрывал; он пробил брешь в запруде, на которую

напирала вода. И когда она хлынула в пролом, отбросив его руки, вместе с нею его ударил

поток рыб. Быть может, Амин не успел или не хотел противостоять ей. Вид белуги был грозен.

Она вонзилась в пробоину и, сделав усилие, втянула в себя Амина, а потом двинулась ураганом

через опрокинутую запруду.

   Так, гигантским апофеозом двигалась триумфальная сказочная процессия рыб, и посреди нее

— фантастическая белуга, окружённая водной бездной; она несла во чреве своего потомка —

человека, рыбака Амина — к немеркнущей космической легенде его вечного исхода.

ЧАБАНИЛА

   Он был тяжело болен. Его бросили на солому под навесом, и там он лежал весь в жару,

неподвижно, словно мёртвый. И только когда человек, который изредка навещал его, вылил

ему на голову горшок холодной воды, грудь его чуть приподняло дыхание, да по коже прошла

дрожь озноба. После нескольких дней беспамятства он очнулся, открыл глаза и попытался

встать. Но тело не слушалось: лишь пошевелилась нога, оскалились зубы да отрыгнулась

зеленоватая пена. Ему же показалось, что он встал, а потом, обессилев, лёг на место и

погрузился во мрак — больше он ничего не помнил. Однако спал он с тех пор спокойнее, без

судорог — путь к выздоровлению был открыт.

   Потом он совсем проснулся, напряг сведённый затылок, и послушная шея подняла его голову с

земли, и глаза огляделись вокруг. А позднее, когда ноги перестали подгибаться, они подняли

вверх всё его тело.

   Человек, следивший за ним, на радостях поставил перед ним миску молока и положил кусок

мамалыги. Он понюхал: запах оживил его ноздри, запах звал, как зыбкие воспоминания,

донесшиеся из чёрного далека... Он лакал молоко с остановками, запинаясь и захлебываясь.

Потом склонился над мамалыгой, но есть не стал, только вильнул хвостом, повернулся и снова

упал на солому... Так и в другие дни он ел из рук человека и глубоко засыпал, пока однажды не

проснулся совсем здоровый, здоровый, как прежде... большой, сильный и мохнатый белый пёс,

овчарка, спустившаяся с летнего пастбища, прямо с гор.

   Тогда человек отдал ему приказание, назвав по имени, которое услышал от пастухов, когда его,

полумёртвого, привезли в мешке на осле и оставили здесь.

— Самсон, пойди сюда!

   Но пёс не признал его за хозяина, голос этого человека не шёл прямо к сердцу, не трогал. Он

слегка пошевелил кончиком хвоста и глазами чуть-чуть печально улыбнулся. Так с самого