чтобы до начала торга коня передали в руки его людей, и только потом отсчитает деньги. Здесь

поповские мысли окончательно смешались, и он просто не знал, как разрешить эту путаницу.

Но быть может, слуга удержит коня, невзирая на его норов?

   Батюшка поочередно влезал в шкуру каждого — то конокрада, то грека, мучительно пытаясь

предугадать их мысли, чтобы знать, как защищать их интересы в этом столкновении. Он

мысленно поучал их, какие меры должен принять каждый, дабы не быть обманутым и,

наоборот, провести другого. Потом, оставив их в покое, вернулся к себе и к русскому.

Предположим, что Яни купит скакуна. Как заполучить его у грека прямо там, на месте? Казак

поручился, что ему не понадобятся ни люди, ни оружие, ни даже петля. Только бы это оказался

его Мурад — казак у дьявола его вырвет, не то что у человека. А он как идиот... Послушался

этого дурня! Даже не задержал Скороамбэ... И всё — тут он себе признался — одна жадность.

Теперь он видел, какие совершил ошибки: грек уведёт у него добычу из-под носа. И ещё до

наступления темноты погрузит её на корабль и увезет в Стамбул. Что ещё может придумать

Маргиломан?

   И снова его охватила дрожь: а если конокрад знает, что за ним идут по пятам? И сам напал на

их след? Может, даже через Скороамбэ, может, тот подкуплен? И, стакнувшись с Яни,

расставил ему капкан, как Эгону? В конце концов, в сделке между греком и конокрадом нет

ничего удивительного. Один берет деньги, другой — скакуна. Если Яни продаст конокрада

властям, то потеряет лошадь, та попадет тогда в руки боярину. Значит, ему нет смысла быть

нечестным. Амоашею, таким образом, нужно избавиться от скакуна, который поработил его, и

снова выйти на белый свет — к новым делам и наживе. Между ними стоял единственный

недруг — он, священник... Может, они сговорились его уничтожить! До самого рассвета

батюшка не сомкнул глаз — так мучали его тревожные мысли. На заре он порядком помаялся,

пока очухался казак, который спал как убитый...

   Рассвет застал попа с русским в высокой и густой, как завеса, кукурузе; и вдруг они увидели

коляску грека: убранная с истинно восточной роскошью в золото и пурпур, она въезжала в

район укреплений. На козлах, кроме кучера, сидел конюший, а два гайдамака с карабинами

скакали по обе стороны.

   Немного погодя зашуршала кукуруза и с противоположной стороны выскочил на белом коне

Амоашей, держа рядом на поводке другую лошадь. Поп подтолкнул локтем русского — мол,

что это? Русский вытаращил глаза. Он ожидал, что его любимец переменился. Такого он и не

мог себе представить. Конокрад не посмел коснуться коня. Не решился осквернить его красоту.

Свет играл на его гордой белизне, как на мраморе. Не долго думая русский засвистел своего

казачка, с которым обошёл — как со сказочной разрыв-травою — страну вдоль и поперек.

   Белый жеребец под конокрадом вдруг остановился как вкопанный, навострил уши, задрожал и,

вытянув шею в направлении зова, ответил долгим ржанием. Он ждал, весь устремившись на

звук. Все повернули головы. Конокрад, заподозрив ловушку, схватил поводья зубами,

раскорячил ноги, вонзая шпоры, и потянулся за пистолетом. Но не успел его выхватить: из

кукурузы выскочил казак и одновременно послышался по-русски окрик: «Стой!» Конь застыл,

как белая скала, не сводя глаз с хозяина. Напрасно конокрад вонзал ему в бока шпоры. Теперь

ни одна сила в мире не могла сдвинуть его с места.

   Русский облегчённо вздохнул — словно гора с плеч — и выкрикнул новый приказ. Конь

вздрогнул. И прежде чем конокрад спешился, Мурад рухнул на землю, подмяв под себя левую

ногу всадника. Все, даже стоявшие далеко, слышали, как хрустнула кость.

   Ещё один приказ хозяина — и жеребец вскочил, оставив конокрада на земле.

   И тогда казак, обезумев от радости, крикнул: «Мурад!», а конь, словно желая обнять его, встал

на дыбы и устремился к нему. Священник позднее рассказывал, будто он видел у него на глазах

слезы. Прыжок — и русский оказался в седле. С быстротой молнии ринулся он на коляску и

вырвал мешок с деньгами из рук окаменевшего грека. И, залихватски выругавшись, прежде чем

кто-либо пришёл в себя, скрылся на востоке, поглощённый солнцем, в которое вошёл, как в

гигантское поле света. За ним оторопело бежала кобыла, которую привёл конокрад; она ржала

вслед исчезнувшему скакуну.

СРЕДИ ВОЛКОВ

    Говорили о крупной дичи и большой охоте. Теперь у нас вспоминают о них всё реже и реже,

хотя в горах ещё полно гигантских медведей, гордых оленей, загадочных чёрных козлов, диких

кабанов, а то и рысей и куниц. Из древней охотничьей фауны нашей страны исчезли только

зубры.

— И жаль, что мы не развели их заново, как это сделали другие государства,— добавил хозяин.

— Я давно об этом твержу,— поддержал его кто-то.— Мы представляем тот уголок земли, где

страстные любители могли бы сравнительно легко испытать волнения и приключения

серьёзной охоты, и не было бы им никакой нужды добираться до Африки и Индии.

   Все беспорядочно твердили об упадке этого жизненно важного, исконного занятия — охоты,—

с которым человек пришёл из глуби тысячелетий, когда он был принужден в одиночку вести

неравную борьбу с пещерным медведем и даже львом. А главное — с лосем, буйным

доисторическим оленем, более опасным, нежели все звери, вместе взятые.

   Кто-то спросил про лося... Хозяин немедля принёс альбомы с репродукциями рисунков,

найденных в пещерах и изображающих великолепные сцены первобытной охоты, и книги о

роли и значении охоты в древние времена. Мы все склонились над книгами и, разглядывая их,

начали понимать, что в битве с хищниками, гораздо более сильными, чем мы, в необходимости

победить их был залог нашего превращения в людей.

   Хозяин разъяснил нам, что для еды человек отыскивал себе дичину послабее и плоды. Но

сопротивление льву, нападавшему на пещеру, или медведю, с которым он сталкивался в

поисках пристанища, или мамонту, его топтавшему, заставило человека превратить охоту в

высшее искусство, в науку и магию и одновременно в технику и культуру. Это было

жертвоприношение и выход энергии, и тут же у алтарей разыгрывались магические ритуалы с

танцами, как показано в сценах, нарисованных на стенах древних пещер, или как это бывает у

дикарей и сейчас.

— Отголоски тех времен,— продолжал он,— всё ещё встречаются местами в нашей стране — в

магических действах или поверьях охотников: заговорённая пуля, колдовские мази, дни

счастливые и несчастливые и разные охотничьи обряды. Настоящий охотник не курит табака и

воздерживается от водки, по крайней мере когда ходит на охоту.

— Но кому теперь ещё придёт в голову,— вздохнул он,— собирать пыль этой разбитой

культуры, в которой некогда воплощалась сущность человеческих идеалов...

   И наше возбуждённое воображение обратилось вспять, к тропинкам, протоптанным

людьми палеолита, к пещерам, усыпанным костями медведей и львов, по которым

заупокойную службу — заговоры и ворожбу — свершали колдуны клана.

   Немного помолчали, а потом один судейский чиновник, опустив книгу, которую держал в

руках, попросил разрешения рассказать о случившейся с ним истории, смысл которой, равно

как и причинные связи, он понял только сейчас.

— Я был,— начал он,— судьёй одного из округов в гористом крае, покрытом у подножий

девственными лесами. Свирепые воды некогда раскололи землю, и гигантские скалы,

пересечённые под углом слоями сизой глины, перерезанные полосками белого песчаника,