Потом появилась фамилия генерала Деникина и стала расти, вытесняя из газет все остальное… Этот поближе и пострашнее Колчака! До сих пор идет с ним страшная борьба, и, если посмотреть на карту, выдранную Гришей из старого учебника географии и лежащую у него под подушкой, становится нехорошо: так близко он от Москвы, такой огромный кусок России в его белых генеральских руках…
А сейчас появился еще один генерал, и он уже совсем близко от Питера, от Волхова, от Гриши и его товарищей. Генерал Юденич смотрит с плакатов обрюзгшей физиономией, его длинные усы — как узловатые веревки, на которых он вешает рабочих и коммунистов… Уже который месяц идут под Петроградом бои с генеральской армией. И нельзя спокойно проходить мимо большого и тревожного плаката у конторы: бежит красноармеец с винтовкой в руках и криком зовет: «Все на защиту Петрограда!»
Не очень понятно Григорию Варенцову, почему здесь, на Волхове, в такое время — и он, и Петя Столбов, и крепкий Евстигнеич, и молчаливый взрывник Макеич. И почему лежит в одиноком домике динамит, а не делают из него гранаты, для того чтобы сыпать их с крыш домов на белобандитов? Почему четыре сотни плотников-костромичей недавно приехали на стройку, вместо того чтобы из них целый отряд сделать и с динамитными бомбами послать в бой? Грише это непонятно, а ведь ребята его, комсомольца, спрашивают! В ячейке комсомольской уже ставил об этом Гриша вопрос, там все с ним согласились и даже предложили организовать комсомольский отряд «Красные бомбисты»… А взрывника Макеича — командиром… Ходили с этим предложением в партийную ячейку. Там только посмеялись и сказали:
— Понадобятся бомбисты — вас первыми возьмут. А вы лучше подумайте: вот кончится война, вернутся люди с фронта, а делать им на заводах нечего — крутить машины нечем… Думаете, зря от фронта людей отнимают, паек урезывают, чтобы вас тут кормить?.. Юденича отгоним, а наше дело — станцию построить, без нее обороняться нечем будет…
Так Гриша и объяснил ребятам. Объяснить объяснил, а все равно с каждым днем тревожнее становится. Уже знакомые, близкие от Тихвина и Ладоги деревни и города упоминаются в военных сводках. Да и не только по сводкам можно догадаться, как обстоят дела на фронте. Все ближе и ближе усатый царский генерал — и на стройке становится душно, тревожно, как в Тихвине, когда горят деревянные дома на соседней улице… Ночью снялась целая артель плотников и ушла со стройки. В конторе, куда каждый день заходит Гриша, бывшая барынька Аглая Петровна начала одеваться в яркие, красивые платья, стучит на машинке с ожесточением, поджав губы, и бросает на соседей торжествующие взгляды. А соседи ее, два каких-то старых инженера, уже не приходят на работу в серых толстовках и соломенных шляпах — на них чистенькие инженерские куртки с пуговицами, начищенными кирпичом. Аккуратные фуражки — зеленые, с черным бархатным околышем, с кокардой из перекрещенных молотков — лежат на столе. Чего ждут?.. Думают, наденут эти фуражки и офицерье пойдут встречать!
И не работают ведь, а целый день хихикают, переговариваются, а зайдет кто-либо из рабочих — сразу же умолкают и с плохо скрытой усмешкой уткнутся в бумаги.
Огородники, что на той стороне, и вовсе взбесились. За свою морковку, да свеклу, да картошку готовы последнюю рубаху снять с плеч. А то и вовсе не приносят ничего на глинистый пятачок у инструменталки, где они свой базар устраивают. Для белых берегут!
И все чаще появляются на стройке здоровые, мордатые, небритые мужики в шинели накидкой, в солдатских башмаках, в солдатских обмотках. Идет такой, самогоном от него разит за три аршина, руки в карманах, нахальные глаза высматривают, что можно стянуть со стройки… И за ним ползет по поселку шепоток: дезертир… Раньше эти дезертиры стороной обходили стройку, где на одной из конторских дверей висит страшная для них надпись: «Уполномоченный Уездкомдезертира». Там сидит в кожаной куртке, в ремнях, с наганом на поясе человек из Ладоги. Время от времени вооруженные красноармейцы приводят к нему вот таких обросших дезертиров. Тогда все мальчишки с поселка сбегаются к этой двери, даже к окну подбираются. Никто не знает, что за разговоры идут за дверью. Знают только: если выйдет из конторы дезертир один, и шинель на нем в рукава надета, и пояс на шинели, и глаза веселые, — значит, прощен: повинился и идет служить в армию. А выведут под охраной и нет на нем никакой шинели, — значит, в уезд повели на трибунал… А шинель осталась — она для тех, кто с белыми хочет биться!
А сейчас нет уполномоченного, сам, видно, на фронте, заперта дверь с грозной вывеской, и осмелели трусы да предатели. Открыто шатаются по поселку. Да и не только шатаются…
Первый пост
…Ночью Гриша проснулся оттого, что Петя Столбов тянул его за руку:
— Да проснись, черт сонный! Вставай, бежим в ячейку, всех комсомольцев кличут!
Гриша спросонья не попадал в рукава рубашки. Ночной барак был освещен слабым тревожным светом. Небо в окне было нехорошее, не по-утреннему розовое. На улице гулко и тревожно били о рельс, висевший неподалеку, у склада инструмента. Люди, торопливо переговариваясь, одевались и спешили к выходу.
— Пожар! Машинный склад горит! — хрипло крикнул ему Петька.
Машинным складом назывался большой сарай на задах Волховского проспекта. Там никаких машин не было, хранились гвозди, проволока, кирки да лопаты. Гриша с Петром бежали по улице, на домах переливались яркие блики огня. В ячейке уже никого не было. Они побежали к машинному складу. Сквозь черную толпу обступавших сарай людей было видно, как огонь вываливается из всех щелей сарая. Какие-то люди стояли на самом краю крыши; они с треском отрывали доски и кидали их на землю. У двух пожарных машин стояла очередь качальщиков. Толстые намокшие пожарные кишки путались в ногах. Пожарники в ярко начищенных касках суетились у дверей склада. Тугая водяная струя из брандспойтов билась в слабые доски стены, и под напором воды они с шумом ломались, за ними на свободе бушевало пламя. Гришка бросился к очереди у пожарной машины. Кто-то сильной рукой вытащил его из толпы. Это был Сапронов, из рабочкома.
— Нечего тебе, Варенцов, тут делать! Тут и так тушильщиков и зевак хватает! Беги к продовольственному складу, скажешь — я послал…
Продовольственный склад был в другом конце поселка, огонь отсюда до него никак не мог дойти. Но Гриша послушно, оглядываясь на горящий сарай, побежал к продовольственному складу. Свет пожара до склада почти не доходил, около него было темно, и не сразу Гриша увидел нескольких человек. Среди них был и председатель рабочкома Омулев. Он стоял у самой двери, обняв руками сноп из нескольких винтовок. Гриша тронул его за рукав.
— Григорий Степанович! Меня к вам Сапронов послал. Что надо делать?
Омулев не сразу узнал Гришу.
— А, Варенцов! Винтовку в руках держал? Обращаться с ней умеешь?
— Григорий Степанович, я же в Тихвине в ЧОНе состоял, я там взводным был!
— Тогда на, держи!
Варенцов вдруг переставшими слушаться руками взял винтовку. Омулев нагнулся к стоящему у него в ногах ящику, взял что-то оттуда и протянул Грише. Гриша почувствовал в своей руке знакомую тяжесть винтовочных обойм.
— Значит, так! Стоять на карауле до утра. Если увидишь — подходит незнакомый, приказывай остановиться. Не послушается — стреляй в воздух. Если после этого не остановится — ну, сам понимаешь!.. На месте не стой, обходи склад, у дверей пусть сторож все время стоит, вот он… Коли заметишь — кто-нибудь ползет к складу, подпускай поближе и бей в упор! Сигнал тревоги — два выстрела подряд. Все, Варенцов.
Омулев и другие рабочкомовцы забрали винтовки, ящик с патронами и двинулись дальше, сразу же растворившись в ночной теми. Старичок сторож со своей берданкой испуганно топтался рядом с Гришей. Григорий, не выпуская из руки винтовку, разорвал бумажную обертку и вынул скользкую, пахнущую маслом обойму. Как на учении в ЧОНе, он толкнул влево рукоятку затвора, потянул затвор на себя, всунул в паз жестянку обоймы и большим пальцем надавил на верхний патрон. Патроны послушно и легко ушли в магазин. Гриша двинул вперед затвор, верхний патрон ушел в ствол, он повернул рукоятку направо, закрыл затвор и, как его учили, поставил затвор на предохранитель. Потом, держа винтовку в руках, пошел вокруг склада.