- Этот хлюпик? - удивился старший из охранников, выглянув на секунду из-за палубной постройки.
- Николаич! Может мне остаться с ними? - Прокоп Ильич посмотрел на хищную, блатную походку сутенера и заволновался.
- Нет! Ты сам мне говорил: "робята тертые, "городские"", - процитировал Ершов.
- Так-то оно так, но душегубствовать им не приходилось. Покалечили в драке фабричных, вот и вернулись домой.
- А кто говорил убивать? Когда "разговорите" человечка, свяжите, чтобы до отхода парохода не развязался. Пошли-пошли! Уходит! - прогнал Ершов Двух Иванов.
* * *
Каботажник, следующий в Сиэтл, и принявший русских на свой борт, казался Ершову крайне ненадежным. Штормило, и Николай обнаружил у себя признаки морской болезни, которой никогда ранее не страдал. Прокоп Лукич со своей компанией держался отдельно, как и было оговорено. Николай, на всякий случай, изображал типичного янки, владеющего только родным языком.
Путешествие продлилось целую неделю и вымотало "морского волка" полностью. Последние два дня Николай уже не в силах был заставить себя разминаться, что приравнивалось к болезни. Даже жесткие похмелья после продолжительных встреч с друзьями на родине не могли сбить Ершова с привычного режима. А тут...
"Еще день-другой, и я лягу спать с нечищеными зубами", - ворчал на себя Николай.
В последнюю ночь к нему в дверь постучал условным стуком Прокоп Лукич.
- Заходи, - Ершов быстро открыл дверь, стоя сбоку от дверного проема, и убрал револьвер, - Что-то случилось?
Прокоп Лукич проскользнул в комнату, смущенно поглядев на револьвер. Он помялся, и нерешительно сел на скамейку, предложенную хозяином.
- Нет, ничего, вроде, не случилось. На душе тревожно. Я о том разговоре, на охоте..., хороши были пельмени из медвежатины, - издалека подошел к беседе Прокоп Лукич.
Ершова передернуло. Он побледнел.
- Не надо о еде. Отравился я, видимо, чем-то перед отъездом.
- Я тут обмозговал, значит. В компании надежнее будет, думаю. Завсегда так. Ты, Николаич, не прост, весь из ума сшит, - ходил вокруг да около Прокоп Лукич.
- Разговор тот помню. Ты о планах моих спрашивал, подробно так всё выпытывал. Но я тебе ничего не предлагал, по-моему?
- У меня, Николаич, чутьё на людей. Ты думаешь, почему меня обчество решило послать? Стоит мне оступиться - всё село по миру пойдет!
- А то я не знаю! Такой груз ответственности! - Ершов подхалимски закивал головой.
- Я, Николай Николаич, хочу с тобой в долю. Прими наши денежки для своей мастерской, и робят моих пристрой к делу. Ты хозяин справедливый и удачливый, - решительно отрубил Прокоп Лукич.
- Все?! - чуть не свалился с койки Ершов.
- Знамо дело, нет. Половину. Все деньги в один карман не гоже складывать.
- Американцы говорят по-другому: "не стоит складывать все яйца в одну корзину", - рассмеялся Ершов.
- Америкашки такие неуклюжие?
- Ну-ну, - Николай шутливо погрозил пальцем ехидному мужику, - может у них карманников мало?
- И то, правда, - Прокоп Лукич сделал вид, что засмущался, и выжидающе помолчал.
- Ты, Прокоп Лукич, понимаешь, моя мастерская прибыли большой не даст. Мой старинный друг в Петербурге затеял трактора строить. Трактор - это повозка самодвижущаяся, которая вместо лошади землю пашет. Сам понимаешь, их много нужно, тысячи. А я хочу очень быстрые катера делать. Эта игрушка для богатых людей. Дорогая игрушка, но нужно их немного.
- Тогда и ты повозки мастери. Здесь земли много!!! Выгоды будет больше.
- В Америке намечается кризис. Это значит через два- три года наступит безденежье, обычные люди ничего купить не смогут, а богатеи..., им всегда хорошо живется. Не время для тракторов!
- А нынче, в мастерскую? Сколько сможешь робят взять?
- Десятка два. Тут другая проблема. Ты не боишься, Прокоп Лукич, что они станут "америкашками"? Ладно бы только неуклюжести у них прибавится, а если стыд и совесть пропадет?
- Ты, Николаич, вроде бы головастый, - Прокоп Лукич как бы пожевал что-то, и буркнул, - Даже слишком, аж страх берет...
Потом помолчал и добавил:
- А иной раз простого не понимашь, прости господи, как дитё-малосмышка. Рыба гниет с головы. Ты им дурного не покажешь, и они людьми останутся.
- Так я ещё и приглядывать за ними должен? - засмеялся Ершов.
- Должон! А как же по-другому? Если бы кто девку индейскую ссильничал, или кого из тех охотников прибил, до смерти, прости господи, - Прокоп Лукич перекрестился, - тут и моя вина была бы.
- Наверно, ты прав..., - задумался Ершов.
- А то! Ты тут про повозки толковал. Я, думаю, есть на них покупатель, - похлопал себя по груди Прокоп Лукич.
- Земля здесь на Западе дешевая, а года через три, я так понимаю, совсем даром будут отдавать. Купить ты сможешь много. Но восемьсот дворов - это восемьсот тракторов. Для завода - месяц работы. А потом простой? Разорение!
- Скажем так, старшие сыновья с радостью отделятся, значит, мы втрое больше купим твоих повозок. В соседнем селе родня жены горе мыкает. Я им весточку пошлю, к весне еще две-три сотни парней нагрянет, золотишко начнет мыть.
- Да ты, Прокоп Лукич, стратег!!! Только две с половиной тысячи тракторов ты не получишь. Ты отдаешь мне половину всего золота, это полторы тонны, меньше миллиона рублей. По моим расчетам дать тебе смогу всего лишь тысячу тракторов. Если без прибыли.
- Одна повозка стоит как дюжина лошадей? А пашет?
- Трактор заменит пять-шесть лошадей. Я понимаю, на первый взгляд, сплошной убыток, но работник, тракторист, нужен всего один.
- Батраков здесь найти не просто. Я прав?
- Ты, Прокоп Лукич, всегда всё быстро схватываешь, - польстил ему Ершов.
- Тогда по рукам?
- По рукам!
* * *
Пароход пришел на два дня раньше, и в порту каботажник ждали Два Ивана. С порученным делом они не справились. Латинос, который на самом деле оказался сутенером певички, успел рассказать крайне мало. Во-первых, он пытался уговорить боцмана сбросить Ершова за борт, моряк отказался. Во-вторых, боцман обещал доставить записку бандитам в Сиэтле. Сутенер давал наводку на Ершова, как на лакомую добычу.
- Меньшой! Это всё? - спросил Прокоп Лукич.