У Аделаиды тоже был тугой «хвост». Хоть очень жидкий и ломкий, но был. Она его каждое утро сооружала себе на голове. Но потом приходила мама, снова распускала ей волосы, снова причёсывала, заодно контролируя – нет ли в волосах непрочёсанных участков, а если были – она их выдёргивала прямо гребнем и затягивала «хвост» как можно туже. Кстати, место прикрепления «хвоста» было постоянным! «Хвост» не имел права располагаться ни справа, ни слева, ни ближе к основанию черепа. Он должен был быть строго на макушке. Если «хвост» был ниже, то волосы могли рассыпаться по плечам, и у кого-то могла возникнуть мысль, что они вовсе не собраны, а распущены. Конечно же, ключевое слово здесь было «распущенность».

В среду утром мама, уходя из дому, строго-настрого приказала: Мне надо идти. Сама причешешься. И смотри, чтоб аккуратно! Поняла?

– Поняла!

Урр-ра! Мама уходит!

Когда мамы не бывало дома, Аделаида расслаблялась до безобразия! За те курьи какашки на ковре, когда она притащила домой Белку из курятника, ей сильно досталось! Но эти приступы любви к курам и Сёме были в далёком прошлом. Теперь в голову лезло совсем другое. Нет, не то, чтобы новые мысли совсем не давали ей покоя. Она вообще меньше всех из класса думала и обсуждала «эту» тему. Она понимала, что тема совершенно неприличная и нехорошая. К счастью, она Аделаиду и не очень-то интересовала. Не то, что других девчонок! Хотя, конечно, если постоянно кто-то долдонит о мальчиках, то хочешь, не хочешь – заинтересуешься, начнёшь прислушиваться и обнаруживать у жизни очень тёмные стороны. Даже темнее математики с Малиной.

У Ольки, которая сидит на предпоследней парте, есть старшая сестра. Та вообще учится в школе плохо и только собой и занимается. С ушей какие-то спирали свесила, и про неё говорят, что это «локоны». Во-первых, нет слова «локоны», а есть «коконы», то есть «кокон» – это такой домик, в котором ночует всю зиму гусеница, а летом выползает бабочка. Да, то, что свисает у неё с ушей, на коконы похоже по цвету, но так ли это красиво на самом деле? И все эти коконы, оказывается, Олькина сестра делает, чтоб, как говорят, «понравиться мальчикам»! Зачем? Зачем ей надо всем мальчикам нравиться?! Когда кто-то захочет жениться – и без кокона женится. Так ведь нет! И вот он, результат! Теперь Олька сама стала приходить в школу в какой-то серой юбке с красной «змейкой» впереди, которая застёгивается на красную пуговицу. Ужас! Из всей тёмной одежды на Ольке только эта красная «змейка» в глаза бросается. Ни за что бы такую себе не приделала! Хотя… хотя, возможно, это красиво, и если б у Аделаиды была такая юбка с красной пуговицей, она бы её тоже носила. Всё та же самая Олька, когда к её сестре приходят в гости одноклассницы, сидит вместе с ними в комнате и слушает все их разговоры. Действительно, правильно говорит мама: куда их родители смотрят? Если они там о чём-то шушукаются, значит, у них двери закрыты? Ещё Олька говорила – иногда и мальчики приходят! Обалдеть! На той неделе у сестры был День рождения, и Олька говорит, пришёл весь её класс! Не как к Аделаиде, по приглашению и по списку девочки, а все, кто хотел. Когда у Аделаиды был день рождения, они с мамой составляли «список приглашённых лиц», потом Аделаида надписывала «приглашения» и вот по ним в назначенный день одноклассницы тонкой струйкой текли к её крыльцу. А тут весь класс! Так куда они все уместились? У них комнат в два раза меньше, чем у мамы с папой! И Олькина сестра устроила танцы с мальчишками! Они танцевали «медленный танец», и мальчишки клали руки им на талию! Да, Олька сама рассказывала! И, ой, вообще кошмар – Ольку тоже пригласил танцевать какой-то Славик Ивановский по кличке Спец, от которого все девчонки в школе были без ума, и Олька на следующий день вся румяная от восторга всем хвасталась, что танцевала со Спецем! «Да, я бы ни за что и не пошла танцевать ни со Спецем, ни с Мишкой Хохловым, ни с кем вообще! – Аделаида рисовала в уме картины своего парного танца, и у неё под носом потела верхняя губа. – Сто лет мне это не надо! „Руки на талию“ кладут… а на одной талии целых три жировые складки. Три на одной! И как после этого танцевать, зная, что какой-нибудь „Спец“, чтоб не упасть, держится за одну из них?! Ну, уж нет! Ни за что!»

В своё время именно Олька и просветила одноклассниц, откуда берутся женщины с огромными уродливыми животами, медлительные и тупые, как бегемотихи в Ниле. Они все ходят по городу и то складывают руки на свои животы, как если б это были парты или столы, то поглаживают их по меридианам и параллелям. У них у всех сальные волосы и очень некрасивые толстые лица. Им уступают дорогу и место в автобусе. Такое чувство, что существуют не мужчины и женщины, а мужчины, женщины и человекообразные «беременные»! Эти самые «беременные» не носят трусов и у них вырастают огромные сиськи. Так вот, нормальные женщины, как выяснилось, становятся беременными после того как поспят со своими мужьями всю ночь в одной постели. «Не обязательно с мужем, – шёпотом вещала Олька, – она может переспать просто с мужчиной, который живёт отдельно, и тоже забеременеет». То есть – «забеременеть» можно от любого мужчины, даже не выходя замуж! И Олька, совершенно не стесняясь, в раздевалке на физкультуре всем девчонкам рассказала, как именно это делается… Что там есть у мужчин под животом, где заканчивается внутри то, что есть у женщин… «Так вот почему та женщина оставила в садике того ребёнка, по которому ползали мухи! – Аделаидин мозг напряжённо заработал. – Потому что она переспала не со своим мужем, а с другим, и её собственный муж, скорее всего, того ребёнка и заставил положить в садике под куст, чтоб его тот другой мужчина забрал себе! Но тот мужчина, скорее всего, его не нашёл, и потому ребёнок умер. Может, он вообще в другом садике искал своего ребёнка?!» – от этих мыслей голова шла кругом, казалось, что выпачкался в говне и хотелось побыстрее от просветления отделаться.

Аделаида, конечно, различала «симпатичный мальчик» и «не симпатичный». Только, собственно, зачем? «Симпатичные» и «не симпатичные» были ей одинаково неприятны. Это они потом вырастали и не хотели забирать себе детей, которых женщина могла принести от другого мужчины домой. Не дразнились бы «жир-хоз-комбинат» эти «симпатичные – не симпатичные» и ладно! Хотя… хотя на «симпатичных» хотелось иногда посмотреть. Они, в отличие от «не симпатичных», дразнились гораздо реже. Как будто были больше заняты. На них можно было смотреть. Не то, чтобы хотелось им понравиться, с ними просто можно было разговаривать. Вот разговаривая с «симпатичным», возможно, и где-то и самой хотелось выглядеть получше. Воротничок там чистый пришить к школьной форме, или гольфы надеть с рисунком. Но, чтоб выглядеть немного получше, прежде всего надо было себя изучать. Смотреть в зеркало и оценивать, что на себе можно такое изменить, чтоб «исправить палажении», как говорил папа? Пуговицу на чёрном фартуке заменить с большой белой от наволочки хотя бы на тёмно-серую, застирать на школьной форме подмышками белые разводы, ну или ещё что-нибудь такое сделать. Но изучать себя так пристально можно исключительно в те минуты, когда дома никого нет. Если б папа или мама увидели, как Аделаида стоит несколько минут кряду перед зеркалом, ей бы это так просто не прошло. Зато в те редкие минуты, когда они куда-то уходят, можно себе позволить даже посидеть перед зеркалом с распущенными волосами, разглядывая с интересом своё отражение. Однажды она вот так сидела-сидела, а потом вообще учудила: накрасила маминой помадой себе щёки и губы! Было очень красиво!

Пришли родители. Она вместо того, чтоб кинуться всё это смывать, стала рассекать по квартире, страшно себе нравясь и как бы призывая маму с папой разделить её преображение. Однако усталые от забот мама с папой вместо того, чтоб оценить всю красоту макияжа, ударились в панику:

Василий! Посмотри, какая она красная!

Аделаида, пока не чувствуя нависшей над ней опасности, продолжала ходить по квартире с загадочным видом.