Через несколько дней жизнь вошла в обычную колею. Только теперь они занимались музыкой всемером. Бедри был более рассеян и даже больше, чем прежде, раздражителен. Он мог иногда накричать из-за пустяков, но потом, словно прося извинения, делался мягче и вежливее обычного. Особенно деликатен и мягок был он с Маджиде. Казалось, он понимал, сколько огорчений пережила из-за него девушка. Он всячески старался дать ей понять, что не виноват в случившемся. Изредка, сталкиваясь в коридоре, они обменивались короткими взглядами и замечали, что понимают друг друга. Иногда во время уроков, когда Бедри проходил мимо класса, Маджиде хорошо слышала, как замедляются его шаги у застекленной двери, и чувствовала, что его глаза ищут ее.
Между ними установилось взаимопонимание двух людей, с которыми обошлись одинаково несправедливо. На Маджиде сильно действовали задумчивость и мрачность Бедри. Возвращаясь домой по вечерам, она нарочно отставала от подруг, чтобы еще раз издали увидеть Бедри, как он идет в город по каким-нибудь делам. Она тайком провожала его взглядом, пока он не скрывался за углом. Ей бывало неприятно, когда он слишком долго разговаривал с какой-нибудь девушкой в классе, хотя она и не хотела себе признаться в этом. Порой она задавалась вопросом: «Может быть, директор был прав?» Но, вспомнив, что ее отношение к Бедри переменилось лишь после вмешательства директора, она пыталась оправдаться перед своей совестью.
Казалось, все в классе забыли о недавнем происшествии. Но стоило Бедри подойти к Маджиде и перекинуться с ней несколькими словами, как все опять многозначительно переглядывались. Это смущало Маджиде и, как ни странно, еще более сближало с Бедри. Теперь уже она на каждом уроке то и дело посматривала на дверь, с замиранием сердца ожидая, когда Бедри пройдет по коридору. Стоило ей услышать шаги в коридоре, как она поворачивалась к двери. Обычно она не опускала глаз, а смело отвечала на долгие взгляды Бедри, гордясь собственной храбростью. Однако ее характер и положение Бедри не позволяли им сблизиться. Ни на уроке, ни на перемене, ни после уроков молодой человек не пользовался возможностью поговорить с Маджиде, лишь иногда украдкой смотрел на нее таким взглядом, словно хотел без слов выразить свои чувства. Директор, сам того не желая, заставил его взглянуть на Маджиде другими глазами. Берди сделал для себя новое открытие: девушка выделяется из числа ровесниц не только незаурядным музыкальным дарованием, но и внешностью. Его поразила красота ее рук, шеи, глаз. В ее манере говорить и держаться не было ничего наигранного. Собеседнику в лицо она смотрела открыто и смело, с такой естественной простотой, какая редко встречается у женщин.
Бедри с нетерпением ждал урока, на котором должен был увидеть ее. Она снилась ему по ночам. Но, приходя на урок, он не обращал на Маджиде и половины того внимания, которое уделял другим ученикам. Очевидно, боялся бросить тень на девушку. Он не хотел, чтобы их отношения превратились в пошлую любовную интрижку между учителем и ученицей, которые случаются в каждой школе. Кроме того, ему не приходилось много заниматься с Маджиде, потому что она была усидчивее и способнее других.
И еще одна причина побуждала его к сдержанности в проявлении чувств: Бедри был музыкантом, натурой артистической. Подверженный внезапным и сильным порывам, он страшился большой, всепоглощающей любви. Вот почему сухостью своего обращения он старался отдалить девушку от себя. Но, откровенно говоря, удавалось ему это плохо.
Когда он думал, что на него никто не смотрит, он бросал на нее взгляд, полный нежности и восхищения, и вовсе не испытывал огорчения, видя, что девушка замечает это. Он ценил сдержанность Маджиде. Если бы она хоть чем-нибудь выразила радость или удовлетворение, это огорчило бы его не меньше, чем ее холодность и безразличие. Оба вели себя по-детски: Маджиде и впрямь была почти ребенком, а Бедри - художником, то есть взрослым ребенком.
Тем временем учебный год кончился, наступили каникулы. Бедри вернулся в Стамбул, к своей матери. Маджиде почти не покидала большой деревянный дом отца. У молодых людей не осталось ничего на память друг о друге, кроме нескольких групповых фотографий, где они были сняты в школьном саду и на прогулке в День Пятого мая (День Пятого мая - праздник цветов, отмечаемый народными гуляниями). Не образы друг друга они сохранили надолго в своей памяти, а воспоминания о сильных чувствах, которые они действительно пережили, и о тех, которые испытывали лишь в своем воображении.
На станцию Бедри ехал в коляске. По дороге он увидел Маджиде вместе с несколькими соученицами. Они поклонились учителю, и хотя Бедри и Маджиде не осмелились даже посмотреть друг на друга, им показалось, что они обменялись долгим-долгим взглядом.
В сентябре, когда снова начались занятия, в школе появился новый преподаватель музыки. Говорили, что Бедри остался в Стамбуле. Этот год прошел для Маджиде почти бесследно. Новый преподаватель тоже был очень молод. Девушка брала частные уроки теперь у него. С группой других учеников Маджиде выступила в нескольких концертах и имела успех.
Маджиде никак не могла понять, какую пользу ей принесло обучение, тем не менее успешно сдала все экзамены и окончила среднюю школу, лишь один раз прибегнув к помощи отца - на экзамене по французскому языку.
Теперь все было кончено. Что делать дальше, не знали ни учителя, ни мать, ни отец Маджиде, как не знали этого ни учителя, ни родители других девушек. Их судьба, как и судьба Маджиде, теперь снова была игрушкой в руках случайностей. Быть может, через некоторое время Маджиде захотят выдать замуж. Она заранее решила, что откажется. Найдут другого жениха. Откажет и этому. Но долго так не сможет продолжаться. Рано или поздно она перестанет упорствовать и покорится, будь что будет! И что-нибудь будет…
Такова, значит, жизнь - туманное, волнующееся море; что впереди - не видать и за два шага. К чему воля, когда всем распоряжается случай! К чему смятение в чувствах и мыслях, если им все равно нет применения! Разве не спокойней, не благоразумней воспринимать готовые формы, данные жизнью и средой, нежели идти в мир с намерением самому строить собственную и изменять окружающую жизнь?
Такие или подобные мысли теснились в голове Маджиде. И пока она искала на них ответ, дни, как стебли под серпом жнеца, падали один за другим, один на другой. Девушка пыталась развеять тоску игрой на фортепьяно. Ей без особых трудов удалось уговорить отца купить старый расстроенный рояль, прежде принадлежавший какому-то греку, а сейчас по дешевке продававшийся департаментом выморочного имущества. Но разбитый инструмент с позеленевшими подсвечниками нагонял на нее лишь грусть и тоску. До сих пор она с удовольствием занималась музыкой, так как думала, что только музыкой можно привести в движение человеческую душу. Сейчас она убедилась, что ей не под силу это. Когда она раскрывала ноты и начинала играть, в ее ушах звучали только мелодии, которые она слышала от Бедри и позднее от другого преподавателя. Перед этой безжалостной игрой воображения и памяти она бессильно опускала крышку.
Маджиде ье была похожа на тех девиц, которые считают, что музыка - это лишь средство, помогающее удачней выйти замуж, и что после свадьбы ее можно сбросить с себя, как ненужное девичье платье. В музыке она видела смысл жизни; для нее это был друг, который всегда рядом.
Жаркие дни девушка проводила, лежа на тахте в полутемном зале, погруженная в бесконечные мечтания. Изредка она участвовала в играх и прогулках по садам и виноградникам, которые устраивала ее мать вместе со своими сумасбродными приятельницами. Но эти развлечения еще более усиливали тоску.
Маджиде уже устала от мыслей о том, как ей жить дальше, когда новая случайность придала ее жизни совершенно иное направление. Из Стамбула в Балыкесир приехала тетушка Эмине - хотела поразвлечься и заодно посмотреть, что можно еще продать. Она была совершенно очарована своей серьезной и красивой племянницей, так не похожей на ее легкомысленную, избалованную дочь. Узнав, что Маджиде к тому же делает успехи в музыке, тетушка Эмине и вовсе всполошилась.