У них чины и звания, авторитет и известность, что он для них? Чудаковатый учитель из провинции, самоучка в науке, глухой и жалкий. Конечно, он жалок: эта унизительная нужда, постоянное недоедание, грызущее чувство вины перед женой и детьми. Он не мог даже внести членского взноса в кружок любителей физики и астрономии... пришлось выйти. Опять остался один.
Сколько бы он сделал, будь у него хоть мало-мальски сносные условия для работы.
Он-то знал, во имя чего жил и работал!
...Какой странный, какой дикий сон ему сейчас приснился. Что же, может, где-либо в космосе и живут такие существа. В своем очерке «Свободное пространство» он писал: «Нет ничего невозможного в предположении, что эти пространства населены крайне странными для нас существами».
Марситы? Бесконечности времен рождают непонятные друг другу Миры. Далекие, прекрасные, загадочные Миры.
Полет к звездам... неужели он один на всей Земле мечтает об этом? Никто не хочет разобраться в его идеях. Атомные электрические ракеты! Но их час пробьет. Квантовый генератор света... Квантовый двигатель... Еще не испытанный, не построенный.
Он знает, что интуиция его безошибочна. О, грядущие поколения, может, хоть вы оцените мой труд? И помянете добрым словом того, кто был не признан, одинок и гоним при жизни?
Он лишь скромный ученый XIX века, но его мысли неоднократно крали, и даже на других континентах. И никто не встал на защиту его авторских прав.
Уже всходило солнце — он еще не подозревал какого дня,— одна за другой просыпались птицы, ветер шумел в липах. Он шел домой, ничего не слыша, не замечая, погруженный в горькие мысли.
Как он написал в газету... Он помнит эти слова почти наизусть, потому что воистину они написаны кровью сердца: «Я не работал никогда над тем, чтобы усовершенствовать способы ведения войны. Это противно моему христианскому духу. Работая над реактивными приборами, я имел мирные и высокие цели: завоевать Вселенную для блага человечества, завоевать пространство и энергию, испускаемую Солнцем. Но что же вы, мудрецы, любители истины и блага, не поддержали меня? Почему не разобраны, не проверены мои работы, почему не обратили, наконец, на них внимания? Орудия разрушения вас занимают, а орудия блага нет.
Когда это кончится, пренебрежение мыслью, пренебрежение великим? Если я не прав в этом великом, докажите мне, а если я прав, то почему не слушаете меня... Акулы распоряжаются и преподносят что и как хотят: вместо исследования неба — боевые снаряды, вместо истины — убийство».
Он подошел к своему дому — небольшому домику с мезонином — и хотел постучать, но дом был заперт. Дом выглядел необитаемым. Он был... свежевыкрашен? На нем была мемориальная доска... В свете взошедшего солнца ярко блеснули буквы: дом-музей...
«Боже, я еще сплю?» Это был дом-музей его имени.
В этот день — 10 июля 2009 года — многие заметили растерянного, выбившегося из сил пожилого бородатого человека в немыслимо старомодном сюртуке. Он едва держался на ногах, но все куда-то шел. Впрочем, он иногда поворачивал и шел обратно. Черные глаза его выражали полную растерянность.
Группа молодых людей — они возвращались с завода электронной аппаратуры — остановила его.
— Отец, вам плохо?
— Может, вы больны... или беда?
— Не можем ли мы помочь вам? — сочувственно обратились они к нему. Вопросы пришлось повторить: незнакомец был глуховат.
— Помочь мне? Можете. Спасибо. Я еле держусь на ногах. Мне необходимо где-то отдохнуть... Я голоден. У меня нет ни денег, ни знакомых.
Один из рабочих хотел разъяснить, как пройти в бесплатную столовую. Имелись и бесплатные гостиницы. Надо было проехать на метро до... Но его товарищ, длинноногий, рыжеволосый, веснушчатый юноша, резко остановил его.
— Он не доедет, он же скоро упадет! Идемте к нам ночевать, у нас есть... свободная комната. Это неподалеку. Вы дойдете.
Простившись с приятелями, молодой человек — по имени Дан Боцманов — повел незнакомца к себе.
Дан жил вдвоем с матерью в висячих домах. Огромные многоярусные кварталы покоились на железобетонных устоях, в которых размещались лифты, лестницы, коммуникации.
Они поднялись на скоростном лифте, прошли немного мостом — далеко внизу зеленели луга, ради сохранения которых и были подняты дома вверх,— опять поднялись на лифте и очутились в пятикомнатной квартире, очень чистой и уютной. Шелковистые обои стен, прозрачные гардины, мебель и пол были выдержаны в мягких акварельных тонах.
Их встретила заплаканная моложавая женщина с грустными карими глазами и густыми светло-каштановыми косами, уложенными вокруг головы. Одета она была небрежно — зеленый халатик, застегнутый не на все пуговицы. Она с удивлением взглянула на сына с его странным гостем.
— Мама, потом объясню,— вполголоса сказал Дан,— этот человек едва держится на ногах. Он нуждается в друзьях. Пусть переночует в папиной комнате. Он голоден и, кажется, не спал.
Мать кивнула.
— Так ему надо прежде всего поесть! Идите в столовую. Дан показал гостю, где вымыть руки, и провел его в столовую, с видом на Оку. Мать поспешно ставила третий прибор. Усаживая гостя, Дан решил представиться:
— Меня зовут Даниель, покороче» Дан, а маму — Поплия Михайловна. Очень редкое имя, правда? Простите, а ваше имя?
Гость тяжело опустился на стул и промолчал. Дан не решился повторить вопрос. Поплия Михайловна с приветливой улыбкой поставила перед пришельцем суп. Он сумрачно стал есть. Съел все, что ему подали. Выпил стакан крепкого чая. Ему стало легче. Он горячо поблагодарил радушных хозяев, потом долго молчал. Мать и сын убрали со стола и сели рядышком на низком диване. Чувствовалось, что они очень дружны.
— Не знаю, как мне быть,— растерянно обратился к ним гость,— со мной произошла очень странная история. Совершенно невероятная... Этого не может быть, понимаете? Я сам не верю. Мне все кажется — это сон и я вот-вот проснусь. Однако если мне не поверят, я почувствую себя оскорбленным... Мне будет больно.
— Так не рассказывайте, пока все не прояснится,— добродушно посоветовала Поплия Михайловна.
— Я даже не могу назвать свое имя... Это вызовет недоумение, вопросы... У меня голова кружится.
— Вы не волнуйтесь. Сейчас мы приготовим вам постель, и вы ляжете. А насчет имени... если вам по каким-либо причинам не хочется его называть, так и не называйте. Придумайте какое хотите.
— Тогда зовите меня... гм! Ну хотя бы Игнатий Константинович... Иванов. Пусть так. Если я не проснусь, то Ивановым и останусь. Тогда мне надо будет подыскать себе работу. Как это у вас делается?
— А кто вы по профессии?
— Ученый... физика, астрономия, космическая связь. Всю жизнь я этим занимался. Но... видимо, в этой ситуации... отстал. Необходимо несколько месяцев, чтоб войти в курс. А пока... любая работа. Я к тому же, сударыня, глух.
— На какой почве глухота? — спросила погромче Поплия Михайловна, отметив этот невероятный архаизм: сударыня.
— Еще в девять лет после скарлатины.
— Можно сделать протезы... совсем незаметно будет. А может, понадобится операция... Разве вы не обращались к врачам?
— Очень давно.
— Последнее десятилетие принесло огромные успехи в этой области. Я завтра свезу вас к врачу, и вам помогут. Я сама врач. Невропатолог и психолог. Но временно не работаю. Не могу. У меня... большое горе. Погиб мой муж.
— Мама! — Дан обнял мать.— Не надо, только не плачь!
— Я не плачу, Дани. Мой муж был космический сварщик, механик. Погиб при освоении Марса. Эта планета трудно поддается освоению... Вам плохо?
Игнатий Константинович поднялся со стула, губы его дрожали. Что его так потрясло?
— Идемте, я вас отведу в комнату отца,— мягко сказал Дан.— Вам надо уснуть.
— Разве я усну? Боже мой!
— Уснете, мама принесет вам успокаивающее.
Утром Игнатий Константинович проснулся свежим и успокоенным. Поскорее оделся. «Сон продолжается»,:— подумал он, осматривая непривычной конструкции мебель, матовую облицовку стен, непонятно из какого материала. Он подошел к окну. Необозримые дали — непривычно огромный горизонт — река, рощи, луга, причудливые постройки... Он взглянул на календарь. Прошло более ста лет!.. Значит, его признали. Признали при жизни... Дело не в этом. Освоение Марса, Луны. Мечты его сбылись. Но нет ни жены, ни детей. И сам он похоронен 19 сентября 1935 года... Видеть дату своей смерти? Кому же можно об этом рассказать?