Год был тяжелый, недород. И Ренате подарили в день ее рождения поросенка, чтоб она его выкормила и заколола на мясо и сало. А Реночка полюбила этого поросенка. И самое удивительное, что и поросенок очень привязался к ней. Бегал за ней, как собачонка, откликался на кличку Чокало.
О том, чтоб его зарезать, не было и речи. Все село потешалось от души. Когда Чокало подрос и прокормить его становилось все труднее и труднее, Рената увезла его в Саратов, где как раз проходили гастроли Дурова, пришла к нему в цирк и подарила поросенка. Чокало оказался очень способным цирковым артистом.
Кроме кошки Золушки и пса Тиля, у нее животных и не было, а на выделенном ей приусадебном участке она вместо картошки да капусты выводила цветы редкостной красоты, которые у нее воровали и продавали в городе по рублю штука. Но если кто останавливался, чтоб полюбоваться бескорыстно, Рената сейчас же предлагала семена или отводки. Некоторые брали, чтоб посадить в палисаднике под окнами. А теперь все Рождественское тонет в цветах. Если бы только она видела! Ты посмотри, хоть теперь!
Приходя поздно вечером с разнарядки, измотанная до крайности, Рената писала в своем дневнике: «...и все-таки я чего-то добилась! Когда я приехала, люди ничего не знали. Не знали даже, как вносить удобрение, даже лущение стерни не применяли. Махнули рукой на сорняки. Поля — настоящий живой гербарий.
Как было страшно, когда осот созревал. Словно метелица мела над зелеными полями — миллиарды белых пушинок с семенами, несущими запустение. А теперь и осота нет, и на полях хлеба, а не сорняки. Курсы полеводов, что я веду каждую зиму, сослужили свою службу».
«...Опять вызывали в райком: все анонимные письма. Кому-то я мешаю жить. Опять приехала комиссия.
Новый секретарь райкома Лосев относится ко мне очень добро. Удивляется, почему я редко обращаюсь к нему за помощью.
Я только улыбалась.
— Привыкли?! — ужаснулся он.
— Гневаюсь по другому поводу, к чему привыкнуть не имею права. Ведь я воспитанник Тимирязевской академии.
— Понимаю,— кивнул он рано поседевшей головой.— Это ваша гордость и источник сил.
Лосев проводил меня до лестницы.
— Будем делать, что можем,— серьезно сказал он, пожимая мне руку.— А ведь я знал вашего покойного мужа... Мы были в одном подразделении. Он действительно погиб как герой».
В дневнике о муже было совсем мало. Ведь это не был дневник событий — Рената была слишком занята и заносила в дневник главным образом мысли. В апреле 1945 года была скупая запись: «Сегодня ровно месяц, как я получила похоронную. Думала, не переживу. Глубоко виноватой я чувствую себя перед ним. Не могла любить его, как он того заслуживал.
И кого любила — образ, созданный моим воображением. Ведь и видела его и говорила с ним всего-то четыре раза, но для меня было достаточно, что он где-то живет, работает, путешествует, что его ценят и любят в России.
Но он погиб трагически, еще раньше мужа».
Рената покраснела и отодвинула дневник. «Я его видела только раз... Его давно нет».
О ребенке записей было больше. И как он впервые улыбнулся, и впервые стал на ножки, первый раз упал и горько плакал от боли. Дитя человеческое!!!
А потом скорбная и короткая запись: «Мой сын умер. От дифтерита...
Когда Мишеньке сделали прививку, глаза у него прояснились, он схватил меня за руку: мама, пойдем гулять?
И умер. Слишком поздно. Врач встала передо мной на колени и не могла вымолвить ни слова. Она сама мать».
«...Какое беспросветное одиночество! Сначала ушел отец, потом муж, а теперь и сын... Я так устала от всего, что порой хочется умереть. Но когда я подумаю, что пришлют на мое место кого-нибудь вроде нашего зоотехника...
Даже если и не вроде него, не алкоголика. Рождественскому нужны такие, как я. Это я знаю твердо. И не только потому, что земле нужен научный подход, а я агроном высокой квалификации. Дело в другом... более важном».
«...Интеллигент на селе — это боец. Горький называл интеллигенцию ломовой лошадью истории. До чего верно!»
В дневнике было много вырванных и уничтоженных страниц. О чем там писала Рената? А потом шло раздумье о Времени. К этому Рената возвращается неоднократно. На полях тетради почему-то начертана формула Эйнштейна Е = тс2. Формулу эту Рената нашла и на полях многих книг, как будто хозяйка их чертила машинально.
С чем она ее связывала?
«...Что же такое — Время? Что такое Человек? Зависит ли он от времени или сам создает его?
Английский историк Вальтер Ман писал: «Всегда презирают свое собственное время, каждый век предпочитает предшествующий». Неправда! Ведь прогрессивно мыслящие люди никогда не смотрят назад, только вперед.
Как жаль, что я пришла так рано...
« Конечно, лучше и легче прийти на готовенькое. А кто-то бы за тебя все делал?»
«...Будущее создается тобой, но не для тебя, потому что в этом будущем тебе уже не жить,— вот закономерность.
Надо делать то, что должно, творить
Завтра, пока хватит душевных сил».
«...О люди будущего, поймете ли вы нас?»
Рената медленно завернула дневник и положила его в дальний угол письменного стола. Откуда ей знать, может, придет еще одна Рената Петрова, пусть и та прочтет.
Потом она перечитала стихи. Одно стихотворение попадалось Ренате особенно часто. Оно было многократно переписано. Оно было во многих конвертах со штемпелем Москвы и Ленинграда, даже Киева. Видимо, Рената не раз посылала его в журналы, но его неуклонно возвращали автору. В одном так и не отправленном письме она писала: «Сегодня мне опять вернули стихи. Наверно, я графоман. Надо взять себя в руки и больше не писать стихов. Раз они никому не нужны. Только отнимать у себя время, а работы — край непочатый. Но моя беда в том, что я не могу не писать».
Рената недоверчиво отнеслась к этому стихотворению (непризнанному, ненапечатанному), но ее тронула искренность, сквозившая в каждой строке. Она переписала стихотворение в свою записную книжку.
НА ОБЛАЧНОМ БЕРЕГУ
Александру Грину
Забытый городок. Весь в зарослях ореха.
Бегущие холмы и старый тихий дом,
Здесь каждый вздох повторит смутно эхо,
И листья осенью шуршали под окном.
Одна гравюра в комнате пустынной
— Портрет Эдгара По,
И яркий лунный свет.
Здесь умирал в печали неизбывной
мечтатель, нищий и поэт.
Жизнь, полная невзгод, обид и муки.
Одна мечта ему безмерно дорога.
Никем не слышимые впитывал он звуки,
Незримые он видел берега.
И расцвели невиданные склоны.
К ним алые скользили паруса.
Могучие соленые циклоны.
Тропические яркие леса.
Там чистая Ассоль, как он, мечтать умела
И чуда ждать, Как завтрашний ждут день.
И песнь о счастии навстречу ей гремела,
И звали паруса под радостную тень...
Странно, но это стихотворение почему-то вернуло ей мужество. Рената надела новое платье, сшитое по моде начала века, и, путаясь в длинной юбке, впервые без страха вышла одна на улицу.
Она хотела узнать новое Рождественское, прежде чем покинуть его навсегда.
Что ж, теперь в Рождественском было все, чего хотела Рената для родного села: культура, наука, красота. А люди отличались интеллигентностью, были простодушны в общении, приветливы и добры.
Рената познакомилась с очень славной пожилой парой — супругами Яковлевыми.
Растениеводы и генетики, они, как личных врагов, ненавидели темные силы природы — эрозию, засуху, суховеи.
Растениеводы теперь получали щедрые, запрограммированные урожаи. Но и этого им было мало, они переходили как раз на новейший метод оптимального программирования фотосинтезом. Супруги с удовольствием показывали Ренате лабораторные схемы, графики, диаграммы.
Александр Бонифатьевич вел энергетическую часть эксперимента, жена — биологическую. Они точно знали ежедневный прирост органического вещества на полях. Ренату очень заинтересовали электронные приборы, передающие самые слабые сигналы от хлорофилла, так что человек мог тотчас подоспеть на помощь растению. Через электронные микродатчики хлорофилл своевременно подавал на пульт управления необходимый сигнал и даже сам «прослеживал», как выполнялась его «команда». Такие приборы, расставленные на полях, автоматически определяли температуру, влажность почвы и выдавали команду на оптимальные сроки боронования, культивации, сева. Электрические культиваторы поражали сорняки электрической искрой насквозь — стебель и корень. Сорняков уже не было.