Игорь Задольный весело, как закадычному другу, подмигнул старому богатырю и на чистом листке написал:

«Ирина, здравствуй!»

Письма Игорь сочинять не мог и не любил. Они всегда у него получались сухими, краткими. Но ответить на весточку из Москвы надо было обязательно. И не просто: жив, здоров… Ему хотелось рассказать Ирине Златогорской о своем житье-бытье подробно, откровенно и спросить прямо: приедет она в Яснодольск или снова будет «пробиваться» в аспирантуру?

Игорь попытался продолжить первые строчки письма — ничего не получалось. Слова на бумагу ложились бледные, какие-то холодные и, главное, говорили совсем не о том, о чем хотелось поведать. Но стоило ему начать рассказ о химкомбинате, молодом городе, плохих концертах в новом Дворце культуры, дело пошло на лад.

Убористые строчки письма Игорь прочел дважды и опять остался недоволен. Ответ Ирине получался деловым, суховатым, без романтики, красоты. Но где все это взять? Подмосковье не Сибирь. Может быть, красота Яснодольска в белых фасадах домов, ровных, как натянутая струна, улицах? Да разве москвичку таким удивишь! Она живет в Кунцевском районе столицы. Ее дом стоит в десяти шагах от березового леса. По утрам Ирина из окна кооперативной квартиры, расположенной на двенадцатом этаже, любуется Ленинскими горами. Перед восходом солнца они одеты чистым туманом и кажутся совсем рядом. Когда солнце немного поднимется над землей и туман легкими волнами скатывается по зеленым склонам к Москве-реке, Ирина видит выгнутый янтарной радугой трамплин, синеющие леса… Но самая лучшая картина впереди. Она вырисовывается неторопливо, как выплывающий из-за морского горизонта теплоход. Разница в одном: человек с морского берега корабль начинает замечать по мачтам, надстройкам, трубам… Университет выплывает из чистой голубизны вначале пристройками, чем-то похожими на крылья огромной птицы, затем над крыльями растет здание главного корпуса, и храм науки на Ленинских горах становится похожим на хрустальный дворец.

Вот и попробуй Игорь козырнуть красотой Яснодольска. Ирина прочтет письмо, прищурит чуточку выпуклые глаза и, улыбаясь краешком тонких губ, обязательно упрекнет Задольного в опрощении, попытках разбудить у нее, коренной москвички, любовь к «чертовым куличкам»… Он, конечно, мог бы рассказать, как весной на окраинах Яснодольска по вечерам поют соловьи и в сосновых борах, когда начинают увядать зори, глухари справляют свадьбы. Ирину и этим не удивишь. Соловьи у нее заливаются прямо под окнами. Яснодольские сосновые леса она нарисует в своем воображении таежной глухоманью, вялые зори идиллией провинциалов… Нет, все это не то. Честное слово, не то! Ирина обязательно сделает вывод: «Каждый кулик свое болото хвалит».

Игорь перебрал в памяти почти все приметы нового местожительства, события в личной жизни, но чего-то красивого, большого так и не нашел. Все ему казалось обыкновенным, простым. Он скомкал лист бумаги, испещренный торопливыми строчками, бросил в корзину и занялся проверкой экономических расчетов, подкрепляющих содержание докладной записки на имя министра.

Колонки цифр, выверенные десятки раз, доказывали неопровержимую истину: Яснодольский химкомбинат надо переводить на выпуск минеральных удобрений высокой концентрации.

После небольших поправок в статье транспортных расходов Игорь остановился на пятой странице докладной записки и прочитал вслух один абзац:

— «Производство минеральных удобрений высокой концентрации позволит государству сберечь десятки миллионов рублей на строительстве в колхозах и совхозах аэродромов, хранилищ… Зачем производить миллионы тонн удобрений? Время и жизнь требуют количество заменять качеством».

Шестую и седьмую страницы Задольный перелистал, не читая, на восьмой подчеркнул красным карандашом строчки:

«На всех химкомбинатах, производящих минеральные удобрения, надо построить обогатительные фабрики. Капиталовложения окупятся с лихвой через два-три года. Ведь наше сельское хозяйство с помощью химии становится на путь индустриализации, выступает в качестве прямого „продолжения промышленности. В производстве хлеба сейчас участвуют не только крестьяне, но и их верные помощники — машиностроители, химики, работники науки… Используя плоды общественного труда, селяне с каждым годом повышают урожаи зерновых. Если мы дадим труженикам села минеральные удобрения высокой концентрации и они повысят урожайность на один процент — страна получит дополнительной продукции на 500 миллионов рублей. Эти средства можно вложить в дальнейшее развитие сельского хозяйства. Они дадут возможность государству снизить закупочные цены на сельхозпродукты. Снижение первых цен повлечет за собой снижение розничных на мясо, масло, молоко… Выгода получается двойная: и крестьянам и рабочим“.

Докладную записку, расчеты, новую технологию выпуска минеральных удобрений высокой концентрации Игорь запечатал в конверт и только стал писать на нем адрес, как в кабинет торопливо вошел старший аппаратчик Василий Денисович Гришин. Задольный взглядом пригласил его присесть на диван.

— Некогда, Николаевич. Давление почему-то в двух колоннах синтеза чуток упало. Подстегни компрессорщиков.

— Давление? — снимая телефонную трубку, удивился Задольный. — Алло! Алло! Компрессорную! Компрессорная? Вы что, уснули? Да, Задольный. Давление, говорю, в двух колоннах синтеза падает. Нормальное держите? Кончайте темнить! Прибавьте немедленно! Не можете? А если прекратится синтез аммиака? Попробуете? Так бы сразу и действовали. У меня все. Привет семье и детям.

Телефонную трубку Игорь положил на аппарат, чертыхнулся в адрес компрессорщиков и заверил Гришина, что все будет в порядке.

— Ну, мне пора в цех, — заторопился старший аппаратчик, поправляя на голове кепку-блин. — Загляну на шестую установку. Там сегодня новичок дежурит.

— Незабудкин?

— Он самый.

— В институт собирается поступать. Решил стать технологом. Советую ему идти в Менделеевский.

— Такого за порог не выставят, — заметил Василий Денисович. — Он сразу прямую линию в жизни поведет.

— Как это понять?

— Просто. Такой парень не будет шарахаться из одной стороны в другую, как молодые герои в некоторых книжках. Вчера читал одну — плевался. И в какие только края в ней не порхают желторотики. Не обессудь, Николаевич, доживут такие оболтусы до седых… в поисках-побегушках и еще гордиться „подвигами“ начнут. Для них бы особый закон надо придумать. Они бы сразу перестали мотаться как неприкаянные по земле-кормилице за родительские грошики. Ну, я пошел.

Василий Денисович сдвинул на затылок кепку и, чуточку припадая на правую ногу, скрылся за дверью. Игорь взял новый лист бумаги, сосредоточился и, обдумывая каждое слово, начал писать второе письмо:

„…Ирина, я не знаю, какой бы из меня вышел кандидат наук, если бы я до сих пор сидел под крылышками предков. На эту тему я хотел с тобой поговорить еще летом, когда приезжал на недельку в Москву погостить к старикам. Но увы! Ты укатила на Рижское взморье. Так вот, мои мысли о кандидатской степени отошли на задний план. В Яснодольске я, пожалуй, стану настоящим инженером-технологом. Недавно меня назначили начальником смены в цех аммиака. Должность, скрывать не буду, беспокойная, хлопотливая. Но я не тужу, не сетую на рок судьбы. Выдаю, как говорится, план на-гора. И ничего. Получается. Работа на химкомбинате развеяла мои мысли о скороспелой гениальности. Здесь я понял: светочем в науке мне, пожалуй, не быть. А вот хорошим инженером-технологом я, пожалуй, стану. Этот орешек, кажется, по моим зубам“.

Страницу нового письма Игорь прочитал неторопливо и. вспомнив, что Ирина как бы ненароком в одной из весточек сообщала, что ее „маман“ приглянулся лысеющий аспирант, подающий колоссальные надежды, и спрашивала напрямую о его „романе“ в Яснодольске, без утайки рассказал:

„Подружился я здесь с очень хорошим человеком — Николаем Ивановичем Глыбой. Он работает начальником пожарной охраны. Мы часто бродим с ним по лесам, иногда охотимся на глухаришек, рыбачим. Я поначалу стрелял архискверно, быстро уставал в походах и вместо трофеев добывал грипп, ангину… Николай Иванович составил для меня спартанский режим дня, и все мои недуги — тю-тю-ю! Интересный он человек. Каждый день по два часа занимается химией, требует за ответы ставить оценки. Я как-то спросил: зачем ему химия? Он обиделся и целый вечер доказывал: „Люди двадцатого века обязаны знать новинки времени!..““