— Стой! Стой!
И видит Андрей Завулонов, как подъезд наполняется вахмистрами. Наполнился. И как эти вахмистры, держа под мышками толстые портфели, взбирались к нему по ступенькам всё выше и выше... И он, Андрей Завулонов, всё выше... выше... и... Андрей Завулонов на пятом этаже, нагибается через перила, хохочет в пролёте лестницы.
— Хе-хе. Хе-хе.
А когда вахмистры добрались до пятого этажа и только что было хотели ему сказать:
— Не бойся, мы спецы!
Андрей Завулонов широко растопырил пальцы, приставил их к носу и выставил навстречу вахмистрам, а потом подпрыгнул — и в пролёт...
— Сто-о-ой!
...Но было поздно. Там уж, внизу, на мраморных плитах вестибюля лежало серое пятно, а вокруг него огненным венцом густые капли крови.
Лестница глухо гудела.
...А в этот день по Кузнецкому Мосту и по другим улицам к мавзолею Ленина проходили миллионные колонны рабочих и крестьян.
1924 г. Июль
Сергей МАЛАШКИН
БОЛЬНОЙ ЧЕЛОВЕК
Повесть эту посвящаю
Н. И. Смирнову и Е. И. Короткому
...Как волхвом поражённый,
Стоит недвижим; на брега
Глаза вперив, не молвит слова,
И через челн его нога
Перешагнуть уже готова.
А. П у ш к и н
I
На окраине одного уездного города, почти около самой станции, в полуподвальной пивной было пусто. Только хозяин, небольшого роста, коренастый, с удивительно угловатой головой, закинув за спину руки, прогуливался по залу. Он из-под низкого, грубо-обрубленного лба бледно-зелёными глазками, украшенными белобрысыми веками и бровями, злобно кидал взгляды под столы, стулья, на окурки папирос и цигарок, да то и дело перекатывал через толстую оттопыренную губу хриповатые слова:
— Это… А это...
Тонкий, как жердь, подросток-мальчишка метался по залу и мочальной шваброй вытаскивал из-под столов окурки папирос и цыгарок...
— Скотина,— прохрипел хозяин и взмахнул тяжёлой рукой.
Мальчишка, чтобы не получить оплеухи, дёрнулся под стол и там застыл.
В эту минуту шумно открылась дверь, и вошли два человека. Хозяин мягко прошелестел за буфет, вежливо поклонился вошедшим, и на их приветствие ласково ответил:
— Прошу садиться.
Гости прошли в уголок зала, положили под небольшой столик две корзиночки, сняв фуражки, сели друг против друга и стали обтирать вспотевшие лбы.
— Пётра,— сказал вкрадчиво хозяин мальчику и кивнул головой на гостей.
— Что прикажете? — спросил Пётр.
— Дайте парочку,— ответили оба вместе.
Пётр подал пиво. Хозяин перебирал папиросы в стеклянном шкафу. Канарейка в жёлтой клетке щёлкала конопляное семя и шелуху неизменно выкидывала на пол. Оба человека, глядя друг на друга, молчали. Только одна канарейка нарушала тишину полуподвального зала.
Так прошло несколько минут.
— Выпьем,— сказал один человек другому.
— Выпьем.
— Давно не видались.
— Да, довольно давно...
— Как это мы с тобой встретились, а? Прямо неожиданно. Я тебя считал уже расстрелянным, а ты, на — вывернулся.
Человек тоскливо улыбнулся углами губ, беспокойно взял стакан и, глядя куда-то большими синими глазами, глухо проговорил:
— Выпьем.
— Со свиданием, Андрей.
Стукнулись и залпом опростали стаканы.
— Ну, а как ты, Евгений? — всё так же глядя в сторону, спросил Андрей.
— Я? Да ничего... Ну что мне может сделаться,— ответил Евгений, и его круглое красное лицо расцвело улыбкой, и небольшие прищуренные глазки тёмно-коричневыми вишнями забегали по лицу Андрея.
— Ну, что же, давай ещё,— предложил Евгений и обратился к Петру,— ещё парочку.
— Да-а,— протянул Андрей,— ты всё таким же остался, каким и был...
— Таким, таким, ей-богу, таким... даже немного поглупел,— и снова расплылся в улыбку.
— Итак, за встречу и...
Андрей повернул голову, обежал глазами пивную, несколько минут постоял на сутулой широкой спине хозяина, разглядел с ног до головы Петра и остановился на картине. Картина изображала небольшое озеро, окруженное густым лиственным лесом. На поверхности озера жёлтыми звёздами горели ненюфары, ворохом рассыпанного серебра трепыхался опрокинутый месяц, а вокруг месяца, поднимая голубые струи воды, кружились обнажённые женщины. Было на картине шумно, весело. Из-за дерева на хоровод женщин и на серебро месяца жадно глядела страшная рожа лешего.
— Леший,— прошептал Андрей и задрожал.
— Ты что? — спросил тревожно Евгений и тоже посмотрел на картину.— Намалюют...
— Ты не в партии? — спросил неожиданно и всё так же шёпотом Андрей.
— Нет,— ответил Евгений и, подумав, добавил,— за церковный брак исключили.
— А ты веришь?
— Нет, а так как-то вышло, по привычке...
— А я в партии,— тяжело проговорил Андрей,— и верю...
— В бога?..
Андрей дёрнулся, дрожащими пальцами взял с пивом стакан, жадно выпил, поставил стакан на место, резко и зло уставился на Евгения и долго шевелил губами.
— Это ничего,— сказал Евгений и тоже выпил,— мы народ русский, странный. Мы иногда бога об дорогу, а иногда от чирья молебны служим...
— Да-а,— протянул Андрей и отвернулся,— не в бога, а в чертовщину.
— В чертовщину? — удивился Евгений и расплылся в улыбку.— В чертовщину, говоришь?
Евгений от улыбки перешёл в хохот. Его маленькие глазки совершенно пропали в жирных веках. Он колыхался всем телом. От его тела поскрипывал старый венский стул. Заметалась в клетке привыкшая к шуму пивной канарейка. Хозяин отвернулся от шкафа и, глядя на Евгения, тоже расплылся в улыбку. А Пётр отставлял как-то особенно смешно зад, подёргивал коленками, издавая странные телячьи звуки: бе-бе.
Евгений, чуть-чуть приоткрывая глазки, спросил:
— Так, говоришь, в чертовщину?
Андрей дёргался плечами, схватывая зубами нижнюю губу.
— Ха-ха...— гремел Евгений.— И ты думаешь, я тебе поверю... Ха-ха...
Под синими, глубоко запавшими в орбиты, глазами Андрея бились две тонкие, похожие на червячков, тёмные жилки. Андрей что-то силился сказать, но ничего не сказал, так как в эту минуту отворилась дверь и в пивную шумно ввалилось несколько посетителей. Андрей съежился, вдавил голову в плечи и робко запрыгал жилками. Евгений тоже перестал хохотать. Он вытер платком влажное от смеха лицо, посмотрел на вошедших.
— Да-а... ну и смешон ты, Андрей, ей-богу,— сказал ласково Евгений и наполнил стаканы.
— Выпьем.
— Я и сам не знаю, что такое со мной творится,— ответил Андрей.
— Да-а.
— Вот уж два месяца не даёт мне покоя эта проклятая чертовщина.
— Не понимаю я тебя, Андрей. Ты просто, как я вижу, болен...
— Возможно. Так, слушай, я тебе расскажу.— И Андрей поднял стакан и выпил.
— Наливай.
С буфета что-то рванулось, зашипело и с хрипом закружилось по залу, а потом из хрипа поднялся, зарыдал пропитый женский голос:
Сухой бы я корочкой пита-а-а-лась,
Холодную воду бы пила,
Тобой бы, мой милый, наслажда-а-а-лась,
И век бы счастлива была...
...И э-эх...
И на этом голос крякнул и затерялся в поднявшемся хрипе.
Кто-то из гостей крикнул:
— А граммофон-то у вас, хозяин, того, подгулял.
— Есть маленько! — ответил хозяин и переменил пластинку.
II
Граммофон хрипел, откалывал:
С ярмарки ехал ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец...
А под ухарь-купца рассказывал Андрей:
— Жизнь моя, Евгений, после фронта странно потекла, в особенности за последнее время. За это время я нигде не могу найти себе покоя, меня всюду преследует проклятый рок. Меня ничто не удовлетворяет. По ночам я вижу страшные сны, от которых вскакиваю и ору, как сумасшедший...
— И ты веришь в сны?..
Андрей дёрнулся.
— Да. Я даже потерял грань сна и яви.— И он дрожащими пальцами полез в карман френча, достал небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо, и подал Евгению.— На.