Тонька шмыгнул под навес, туда, где лежал на боку клепанный из полуторадюймового железа бак в виде бочки — в поперечнике примерно футов восемь[7].

На днище его в средине лаз: пролезть одним плечом взрослому, а сверху на другом — патрубок и флянец для восьмидюймовой[8] трубы. Тонька влез через люк в бак, лег на дно и притаился…

Скоро он услыхал топот босых ног, и d бак просунулись следом за тюринским Ванюшкой Стенька Пыж и Семка Мохнач…

— Ребята, он бежит за мной? — испуганно спросил друзей Тонька Дудкин…

— Чего там, друг, бежит. Не до того. Ты все бы баловаться. Знаешь: от Лимана генералу, в бок наш броневой идет. А нам велели драться, чтоб генеральский поезд задержать. А тут «его» тепленького и накроют!

— Так «он» пока что завод весь разобьет!

— Нук-что ж. Пускай, говорит, и разобьет. Держитесь, говорит, до ночи! А там видать!

— Ну, да, «держись» — спорил Тонька. — Он как давнет нас танком. Мокренько сделает, да и пошел дальше. Кабы у нас хоть одно орудие. А пулеметом разь его прочкнешь? Постой, никак ударило…

— Не, это наши что-то в корпусе ворочают — пулеметы, что ли, ставят. Краснов велел стрелкам залечь в кюветах по кустам. Как генеральский поезд подойдет иль моторы, так со всех сторон огонь…

— А бабы с девочками как же?

— Спирин увез. Ну и ревели! Да и ребята все почти сбегли с бабьем. Вот ты да мы — и все тут.

— Нам бы тоже надо взять оружие, — предложил Мохнач. — Винтовки-то я знаю где. И патронов ящичек. Возьмем?

— Да, возьми! Папанька меня стукнет, и дух вон.

— Чего же делать-то?

— Чего делать, давай сразимся в три листика, — предложил Стенька.

— Идет!

Стенька достал из кармана старую пухлую колоду карт, с округленными от давней игры уголками. Сдали.

— Хлюст козырей! — про себя воскликнул Тонька, вскрыв карты.

Ему везло. Мохнач проигрывался. Игра шла на пуговицы. Мохначу пришлось спороть остатное с пиджака, — и дело доходило до того, что хоть и со штанов спарывай— срам!

Меж тем время шло. В котле стемнело: масть не различить — значит и на дворе сумерки, Мохнач бросил карты: не буду больше.

Тут в первый раз и ударила глухо «очередь»—из орудия: раз, два! — вторая ближе, и началась ружейная трескотня — пулеметов еще не слыхать — надо быть: подходит неприятельский бронепоезд.

На дворе и в корпусе послышались голоса и крики. Мальчишки, кроме Тоньки, вылезли из котла и убежали. На дворе бухнула шрапнель, и из заводского корпуса затарахтели пулеметы…

Тонька слушает крики и стрельбу, лежа на вогнутом дне котла, как в качалке; вспоминается утро — паровоз в упоре, аэроплан и гусь, вздунутый вентилятором в поднебесье… Тонька мечтает:

— Вот бы такую штуку придумали: надеть крылышки, камышком свернуться, потом тебя из трубы—«пуф!» в небо — крылышки развернул и полетел — хорошо!

Тонька весело дрыгнул ногами — и почуял, что котел под ним качнулся, — дрыгнул посильней — котел качнулся снова. Тонька вскочил и стал, стоя внутри, раскачивать котел с боку на бок, потом наступил на покатую стенку — стенка уступила ноге, шагнул еще— опять… Тонька засвистал и заухал: котел катился под его шагами по асфальтовому полу склада, — потом глухо ударился о что-то и загудел.

— До стены дошел! — сообразил Тонька, повернулся и, наступая ногами, покатил котел в другую сторону, пока опять ударясь о что-то (столб! — подумал Тонька) котел остановился.

— Понес обратно!

Тонька протрубил, как стрелочник, ответил паровозным криком и, фукая и шипя, покатил котел от столба до стенки…

Умаялся.

IV. В огне

Чаще рвалась шрапнель. Ее разрывы в котле, где сидел Тонька, отдавались колокольным гулом. Что-то грохнуло и градом застучало по крыше.

«Кирпичи… должно, трубу свалило!»

Тонька притих, свернулся в уголке котла и слушал, пяля глаза в непросветной темноте. Опять что-то грохнуло, и в люке котла зарябило зарево красного света.

«Должно, корпус зажгли! Ишь, наши-то забегали»…

На дворе стреляют пачками — словно рвут коленкор. Пулеметы вдруг смолкли. Только ухали разрывы — и пачками стрельба из винтовок. Рикошетом под навес склада залетела пуля, щелкнула остро молотом в котел и, зумкнув, улетела, заколотилась осенней мухой между стен и замолкла.

На дворе настала тишина. Слышен треск пламени. В люк светит ярко. «Кабы не сгореть мне», — подумал Тонька и хотел вылезть из котла и бежать из склада; и тут услышал голоса. Бежали, бранясь; шли, несли что-то тяжелое несколько человек. Тонька притаился. Что-то складывают близ котла на пол, стучат приклады об асфальт.

— Свои, аль те? — в испуге хочет догадаться Тонька и слышит разговор:

— Уплелись. Тут «он» не достанет…

— Кто он-то?..

— Неприятель…

— Он-то не достанет, да огонь достанет— гляди, под крышу забрался.

— Зря пулемет с патронами тащили. Стрелять отсюда некуда…

— Все Дудкин!

Тонька замер в испуге и слышит голос отца:

— А може еще пригодится, Погоди…

— Чего годить. Ясное дело — пропали мы. Бежать — всех перещелкают. Они за штабелями залегли. А здесь сидеть — сгорим. Ждать нечего.

— Попали в мышеловку!

— Куда паршивец Тонька подевался. Зря напугал его я давеча, — говорит Дудкин.

Сердце у Тоньки заколотилось — в носу защипало, но, побеждая слезы, Тонька шепчет:

— То-то — пожалел теперь, коль сам попался! Положим, напугал ты меня не больно…

— Конечно, зря, — отвечает Дудкину голос дяди Чиркина, — с ним прием надо знать— парнишка озорной, а смышленый. Убег, чай, в степь с приятелями…

— Положим, я не убегу, — шепчет Тонька.

Свет в котле все ярче. Рабочие курят, плюют, бранятся. Из разговора Тонька понял, что бронепоезд, разгромив завод, прошел на север дальше.

— Не задержали, черти, — ворчит тихонько Тонька, — это вам не со мной, видно!

Около завода остался небольшой отряд.

Главная часть его лежит за штабелем угля и постреливает.

— Зайти бы им во фланг — с пулеметом— да прочесать вдоль штабелей, — говорит Дудкин, — только пыль пойдет.

— С каким лядом ты зайдешь-то…

— Все равно помирать… Эх! Кто со мной? Все равно сгорите!..

Тонька ждет ответа. Все молчат. Слышны одинокие шаги. Пойдет ли кто за ним? У Тоньки под сердцем загорелось. «Один кабы не ушел!» Тонька карабкается из люка наружу и кричит:

— Папанька! Погоди! И я с тобой! Ты меня не бей! Дядя Чиркин, не вели ему меня бить… Папанька! Постой! Что я тебе скажу!

— Да где ты был, сволочь!..

— В котле сидел… Вот в этом. Ты погоди меня бить… Я тебе что скажу…

Рабочие — их пятеро, смеются. Чиркин берет Тоньку в охапку и, прижав к груди, успокаивает:

— Ну, не рвись, куда ты. Как птица бьется. Никто тебя не бьет… Я не дам тебя.

— Вы меня не бейте. Я что скажу. Идемте все в котел. Он катится. Его пуля не берет Ты гляди, дядя Чиркин!..

Тонька вырвался из рук Чиркина, мышью юркнул в люк котла и оттуда глухо закричал:

— Гляди, ребята, сейчас пойдет к стене. Стоп. Назад!..

Котел на глазах рабочих покатился к стене, остановился и пошел назад…

Высунув веселую рожу из люка, Тонька кричал:

— Айда все сюда, всем места хватит и поедем…

— Молодец, Тонька — я говорю: не бей, — закричал Чиркин. Давай, ребята, котел на двор. Чего придумал парень!

Рабочие выкатили котел из-под навеса на заводский двор. Корпус пылал во всех этажах. Крыша сейчас рухнет. На дворе падал крупными хлопьями густой огненный снег. Просовываясь одним плечом, рабочие стали пролезать внутрь котла… Когда один просунулся туда, Дудкин сказал:

— Погоди, товарищи! — Иван, прими кобылку.