— Разбирать-то кто будет?..

— Никто. Отпечатали — и металл в котел. Она, видишь ты, набирает не литеры, а в строку матрицы, а потом строчку по ним отливает сразу…

— Ну, ладно — а матрицы кто разбирать будет?

— Сама.

— Полно врать-то.

— Чего мне врать!

— Поглядеть бы надо.

— Приходи, гляди… Во вторую смену приходи, никого нет.

К вечеру Три Пункта пришел смотреть наборную машину. В типографии был перерыв меж сменами дневной и ночной. И только щелкали в пустой наборной за стеклянной переборкой линотипы…

Около одного линотипа возились инструктора-монтеры. За вторым сидел Головин и, ударяя пальцем по клавишам, набирал.

Три Пункта тихонько подошел и стал рядом с Головиным.

Жужжал мотор, похожий на серый арбуз. Гудит под котлом с металлом голубое пламя. От каждого удара по клавише из магазина с матрицами — плоского ящика, похожего на Доску, — выпадала матрица, катилась по узкому ручью под стеклом на ремешок, бегущий по шкивам к верстатке, и становилась в ряд. На спинке матриц Три Пункта прочитал не наоборот, как привык в ручном наборе, а как в книге — слева направо — набранную строку.

Головин прочел строку, выстукнул пропущенную запятую, поймал ее в руку и вставил на место в строку.

— Теперь гляди — я буду набирать вторую строку, а она сама…

Наборщик повернул рукоять, и Три Пункта увидал, что машина сама выключила строку, расклинив ее к бортам верстатки, точно по размеру. Потом зажатая строка приподнялась на короткое время, прильнув к литку котла, откачнулась; машина выставила отлитую блестящую строку, обрезала ее, стругнув неровности ножом. А между тем длинная железная рука схватила матрицы только-что отлитой строки двумя цепкими пальцами, подняла строку к верхнему краю магазина, сунула ее туда, а сама потянулась за следующей строкой, уже набранной и отлитой. Три Пункта услыхал, что сунутые железной рукой машины матрицы посыпались в отделы магазина, щелкая, как мелкий град в окно…

— Ну, напутала! — сказал Три Пункта.

Наборщик продолжал стучать по клавишам, делал ошибки, исправлял их, но машина не сделала ни одной ошибки, всегда роняя из магазина тот именно знак, который вызывал ударом в клавишу наборщик. Три Пункта простоял около машины целый час и ушел из наборной, нагнув голову к земле и сдвинув брови.

II. Бесшабашный шпик

Был у нас в типографии еще один человек, который не скрывал своего волнения от реформ, затеянных новым издателем, — Чернов, сторож при типографии, старый солдат; он дрался на Балканах; под Плевной потерял один глаз. Был он небольшого роста, коротко стриг щеткой седые волосы, вина не пил и не курил, а нюхал табак из серебряной с чернью табакерки. Писал четкой и красивой писарской скорописью, у прежнего хозяина он был в фаворе: Чернову были доверены ключи от типографии. Когда ночью уходили из типографии накладчики, машинисты и фальцовщицы — девчонки, а отпечатанный номер сдавали в экспедицию, Чернов поливал пол мастерской и чисто-начисто подметал шваброй, запирал типографию и шел к заутрене с шабашкою подмышкой.

Шабашкой в те поры называлось у плотников, маляров, штукатуров, ремесленников, вообще, то, что они уносили с работы, пошабашив, домой в плюс к своей заработной плате: плотники шли домой с обрубками бревна, или вязанкой щеп; маляры в углу фартука несли горсть купоросу или бакана; штукатуры — вязку драни.

У Чернова были шабашки разные: то он несет скатанный в трубочку остаток бумаги (он ее счетом отпускал на машины), то бидончик с керосином, то новую мочальную швабру или аккуратно перевязанную пачку сыпи, гарта — типографского материала. Поставит бидончик или швабру в уголок за икону своего «ангела» — Николая Мирликийского чудотворца — и молится, проливая тихие слезы из глаза.

Новости Чернову были совсем не по душе. Провели электричество, а раньше керосин бочкой покупали. Чернов заправлял лампы-«молнии». Теперь частенько приходилось уходить из типографии с почти пустым бидончиком. Радовался, когда электричество шалило, мигало, сгорали почему-то в предохранителях пробки, и внезапно мастерская погружалась во тьму. Наборщики кричали:

— Чернов! Лампу!

Он бранился, зажигая, взбирался на табуретку и вешал «молнию».

— Ну, — тужили товарищи, — нынче Чернов опять без шабашки молиться пойдет…

Ротационную машину Чернов тоже не взлюбил: хотя она и рвала бумагу, но обрывки с роля лавочники не так охотно брали, как в листах, — значительно дешевле!

Наборная машина не понравилась Чернову: сыпи не было, — строки с талера шли опять в котел. Конец и шабашке в виде пакета сыпи, которую старик сбывал мелким скоропечатням.

Чернов задумывался. Над ним шутили и смеялись. Он молчал, не огрызаясь на шутки. Однажды мне издатель показал аккуратно разграфленный листок, исписанный по графам. Я сразу узнал изящный почерк Чернова. Это был полный список рабочих типографии, конторских служащих, редакции. Все были разбиты по рубрикам: меньшевики, большевики, эсеры, анархисты, кадеты.

Лукаво прикрыв листок ладонью, издатель подмигнул мне и сказал:

— Теперь я знаю, кто вы.

— Ну-ну?

— Индулист!

— Что?!

Он показал мне список. В отдельном столбце с надписью наверху «индулисты» стояло одно мое единственное имя.

— Что это за партия? — спросил меня, смеясь издатель. — «Индулист», — что это значит?

— Надо полагать: ин-ди-ви-ду-а-лист.

— Ага!

Тогда под именем «индивидуалистов» военно-полевые суды царского министра Столыпина присуждали к виселице бандитов-анархистов, совершавших налеты в одиночку. Почему Чернов причислил меня к лику бандитов — не знаю: мы с ним никогда не ссорились. Я с интересом прочитал весь список. Чтобы его украсить, Чернов наверху по бокам перевел две ярких картинки: слева розу, а справа охотника, трубящего в рожок.

— Что с ним делать? — спросил меня издатель.

— Выгнать вон.

— Нет, что вы! Я не о Чернове, а о списке.

Он аккуратно сложил листок и спрятал в карман.

Вскоре после этого издатель показал мне первомайскую прокламацию, на полях которой почерком Чернова было приписано: «Набирали Петров, Головин, тискал — Семенов».

Очевидно, Чернов искал доверия у нового хозяина, но зачем — я тогда не мог понять и теперь не знаю. О доносах Чернова стало известно в мастерской. Как-то, стоя в редакции перед раскрытым на двор окном, я увидал Чернова. Он вышел из типографии — сутулый, задумчиво опустив голову, в белом летнем пиджачке; за ним высыпали из типографии наборщики и смеялись; за Черновым побежали дворовые мальчишки и кричали:

— Бесшабашный шпик! Бесшабашный шпик… Дядя — гляди сзади! Эй, дядя, гляди сзади! Бесшабашный шпик!

Чернов нес какие-то листки в редакцию. Я услышал, что появление его в конторе вызвало движение и смех. Он вошел ко мне в комнату, отдал мне листки и повернулся. Я взглянул ему вслед: на спине у него был приколот отпечатанный плакат:

— Бесшабашный шпик!

— Погодите, Чернов, у вас что-то на спине пристало!

Я сорвал и, скомкав листок, сунул в карман и сказал:

— Мальчишки вам привесили на спину клок бумаги…

— То-то я иду, — ребята за мной со свистом…

Когда Чернов ушел, я вынул из кармана скомканный листок и, кроме крупной в бабашку надписи, прочел внизу и «фирму».

— «Набирали X, У, Z, тискал О, разбирал Три Пункта».

Типографские мальчишки набрали, тиснули и прикололи Чернову на пиджак плакат, и тот, должно быть, все утро, пока не вышел на двор, ходил в типографии с плакатом на смех всем.

III. Сама ли машина?

Три Пункта все свободное время вертелся около наборных машин. Оставался, пошабашив, и вглядывался в работу машинных наборщиков; они начинали день позднее. Монтеры уехали, и тайну машины — как она разбирает сама, — не мог Петьке Три Пункта объяснить и Головин: он выколачивал на машине на зависть «ручникам»[26] сдельно шестьдесят рублей, и его мало занимало то, что машина делала сама. В конце мая Три Пункта выходит раз из клетки и смотрит: на пороге наборной сидит Чернов. Не посторонился пропустить Три Пункта, — видимо, ждал его.