Итак, мне подлежало прежде всего употребить все средства, чтобы установить между князем и мною наивозможное согласие, дабы иметь возможность руководить обеими армиями и направлять их не к безнадежным, а согласным и направленным к одной общей цели предприятиям; тем более, что по поводу медленности его движений возникли уже между нами отношения натянутые. Я принуждал себя льстить его самолюбию, уступать ему в некоторых случаях, против собственного убеждения, дабы с тем большим успехом настоять на своем в делах важнейших. Одним словом, я принужден был играть такую роль, которая была не по мне, которая противоречила и моему характеру и моим чувствам.

М. Барклай де Толли

ДРАГУНЫ (от франц. dragon) — вид кавалерии в европейской (с 16 в.) и русской армиях в 17—20 вв., предназначенной для действий в конном и пешем строю. Появились во Франции в 16 в. В России к 1917 существовали 1 гвардейский и 21 армейский драгунские полки. Упразднены в начале 1918.

***

...солдат роптал на беспрерывное отступление и в сражении надеялся найти конец оному; главнокомандующим был недоволен и в главную вину ставил ему то, что он был не русский,

А. Ермолов

* * *

Когда же заметили, что опять отступаем, то недовольствие и ропот начали явно обнаруживаться даже между простыми солдатами. В то время офицеры говорили и судили про начальников открыто, нисколько не стесняясь, Нападали больше всего на Барклая де Толли.

...Когда мы остановились подле Дорогобужа, то по всем линиям объезжали главнокомандующие Барклай де Толли и князь Багратион. Пронесся слух, что они осматривают войска, предполагая дать тут сражение. К этим слухам мы так уже привыкли, что мало им верили, а между тем неудовольствие и ропот усиливались. Негодовали единственно на Барклая де Толли: и не только возлагали на него вину, но еще прибавляли много небывалого.

Н. Митаревский

***

Все говорили о близкой войне и, сколько помню, довольно легкомысленно. Подражание французскому тону времен Людовика XV было в моде. Любовь к отечеству казалась педантством. Тогдашние умники превозносили Наполеона с фанатическим подобострастием и шутили над нашими неудачами. К несчастью, заступники отечества были немного простоваты, — они были осмеяны довольно забавно и не имели никакого влияния. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием употребления французского языка в обществах, введения иностранных слов, грозными выходками против Кузнецкого моста и т. п. Молодые люди говорили обо всем русском с презрением или равнодушием и, шутя, предсказывали России участь Рейнской конфедерации. Словом, общество было довольно гадко.

Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились простонародные листки графа Ростопчина; народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы струхнули.

Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами. Кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок; кто отказался от лафита, а принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в Саратовские деревни.

Полина не могла скрыть своего презрения, как прежде не скрывала своего негодования. Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На бульваре, на Пресненских прудах, она нарочно оспаривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности наполеоновских войск, о его военном гении. Присутствующие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу Отечества. Полина презрительно улыбалась. «Дай Бог, — говорила она, — чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю». Она удивляла меня. Я всегда знала Полину скромной и молчаливой и не понимала, откуда взялась у нее такая смелость. «Помилуй, — сказала я однажды, — охота тебе вмешиваться не в наше дело. Пусть себе мужчины дерутся и кричат о политике; женщины на войну не ходят, и им дела нет до Бонапарта». Глаза ее засверкали. «Стыдись, — сказала она, — разве женщины не имеют отечества? Разве нет у них отцов, братьев, мужей? Разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтобы нас на бале вертели в экссезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет! Я знаю, какое влияние женщина может иметь на мнение общественное! Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас. Посмотрите на m - me de Stael . Наполеон боролся с нею, как с неприятельской силой... И дядюшка смеет еще насмехаться над ее робостью при приближении французской армии: «Будьте покойны, сударыня: Наполеон воюет против России, а не противу вас»... Да! Если б дядюшка попался в руки французам, то его пустили бы гулять по Пале-Роялю; но m - me de Stael в таком случае умерла бы в государственной темнице. А Шарлотта Корде? А наша Марфа Посадница? А княгиня Дашкова? Чем я ниже их? Уж верно не смелостью души и решительностью». Я слушала Полину с изумлением. Никогда не подозревала я в ней такого жара, такого честолюбия. Увы, к чему привели ее необыкновенные качества души и мужественная возвышенность ума! Правду сказал мой любимый писатель: “Счастье то лько на путях обыкновенных».

Приезд государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел, наконец, и высшим обществом. Гостиные превратились в палаты прений. Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заметили, что граф уже не такой завидный жених; но мы все были от него в восхищении. Полина бредила им. «Вы чем пожертвуете?» — спросила она раз у моего брата. «Я не владею еще моим имением, — отвечал мой повеса. — У меня всего-навсего 30 000 долгу: приношу их в жертву на алтарь отечества». Полина рассердилась. «Для некоторых людей, — сказала она, — и честь, и отечество — все безделица. Братья их умирают на поле сражения, а они дурачатся в гостиных. Не знаю, найдется ли женщина, довольно низкая, чтобы позволить таким фиглярам притворяться перед нею в любви». Брат мой вспыхнул. «Вы слишком взыскательны, княжна, — возразил он. — Вы требуете, чтобы все видели в вас m - me de Stael и говорили бы вам тирады из «Коринны». Знайте, что, кто шутит с женщиной, тот может не шутить перед лицом отечества и его неприятелем». С этим словом он отвернулся. Я думала, что они навсегда поссорились, но ошиблась: Полине понравилась дерзость моего брата; она простила ему неуместную шутку за благородный порыв негодования и, узнав через неделю, что он вступил в Мамоновский полк, сама просила, чтобы я их помирила.

Брат был в восторге. Он тут же предложил ей свою руку. Она согласилась, но отсрочила свадьбу до конца войны. На другой день брат мой отправился в армию.

Наполеон шел на Москву; наши отступали; Москва тревожилась; жители ее выбирались один за другим.

Князь и княгиня уговорили матушку вместе ехать в их *** скую деревню.