Охранка караулила дом Богрова и якобы находящегося там приезжего террориста и ждала «Нину Александровну». Наконец Богров сообщил, что «Николай Яковлевич» выйдет один из квартиры с браунингами и на углу Бибиковского бульвара и Владимирской улицы встретится со своей партнершей, которая даст ему бомбу. Они будут караулить высоких гостей на пути в театр. Линию проезда тут же наводнили филерами.

Богрову на всякий случай выдали билет в театр: вдруг злоумышленники появятся там.

Шла опера «Сказка о царе Салтане». Давно киевский театр не видел такого блеска. Тысячная толпа вокруг него запрудила улицы.

Богров занял свое место в 18-м ряду. Во втором антракте Кулябко предложил ему ехать все же домой и не отходить ни на шаг от «Николая Яковлевича». Богров пошел как бы одеваться, но на самом деле пробрался в партер.

Столыпин стоял у первого ряда, лицом к залу и разговаривал с министром двора бароном Фредериксом и военным министром Сухомлиновым. Богров приблизился. В кармане у него был заряженный восемью патронами браунинг, прикрываемый театральной программкой.

Богров вынул его и выстрелил два раза. Потом он быстро направился к выходу. На него набросилась публика и стала бить. Окровавленного Богрова поволокли по проходу и затем по коридору. Жандармский офицер, стараясь защитить его от разъяренной толпы, перекинул Богрова через барьер, ограждавший вешалки.

Столыпин, обливаясь кровью, опустился в кресло. Он был ранен в правый бок и руку. Его вынесли в коридор; профессора медицины, бывшие в театре, оказали первую помощь, приостановили кровотечение. Столыпина отвезли в лечебницу, где он 5 сентября скончался.

«Гимн! Гимн!» — кричали в зале.

И вот оркестр грянул: «Боже, царя храни...» Государь приблизился к краю ложи. Артисты, исполнившие гимн, опустились на сцене на колени. Всеми в зале овладел единый патриотический порыв.

В это время в буфетной обыскивали Богрова.

В протоколе допроса, между прочим, сказано:

«Богров, давая свои показания, упомянул, что у него возникала мысль совершить покушение на жизнь Государя Императора, но была оставлена им из боязни вызвать еврейский погром. Он, как еврей, не считал себя вправе совершить такое деяние, которое вообще могло бы навлечь на евреев подобное последствие и вызвать стеснение их прав». Подписать эту часть протокола Богров отказался, говоря, что «правительство, узнав о его заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая организацией погрома».

Спустя некоторое время Богров дополнил свои показания. По его словам, в 1911 г., когда он жил на даче возле Кременчуга, к нему дважды наведывались революционеры из Парижа: сначала с требованием отчета об израсходованных им партийных деньгах, потом — с обвинением в сотрудничестве с охранкой и предложением оправдать себя в глазах партии: совершить какой-либо террористический акт. Эти люди были якобы из парижской группы анархистов «Буревестник».

Так ли на самом деле — мы сейчас сказать не можем. Несомненно одно: Богрова завораживала исключительность убийства человека, которого знала вся Европа. Местечковый юноша вырастал в своих глазах в героя.

Приговор военно-окружного суда был немногословен:

«Подсудимый помощник присяжного поверенного Мордко Гершков (он же Дмитрий Григорьевич) Богров, признанный судом виновным в участии в сообществе, составившимся для насильственного посягательства на изменение в России установленного основными государственными законами образа правления и в предумышленном убийстве председателя Совета министров статс-секретаря Столыпина по поводу исполнения последним своих служебных обязанностей, присуждается к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение».

На рассвете 11 сентября в киевской крепости на Лысой горе Богрова казнили. Кроме лиц, необходимых при казни по закону, присутствовали представители патриотических организаций.

После февраля 1917 г. в Киеве поднимался вопрос об установке Богрову памятника в центре города.

После смерти Столыпина Маловладимирскую улицу, где он скончался, переименовали в Столыпинскую. С приходом февраля новые власти назвали ее улицей Гершуни. Потом ей дали имя Чкалова, которое она носит и поныне.

Столыпин сказал как-то: «Каждое утро, когда я просыпаюсь и творю молитву, я смотрю на предстоящий день как на последний в жизни и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное средство моего постоянного сознания близости смерти как расплаты за свои убеждения. И порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы, наконец, удастся».

Имя Столыпина, как патриота русской земли, стоит в одном ряду с Александром Невским, Мининым и Пожарским, Георгием Жуковым... Полем его сражений была вся Россия, которой он отдавал свои силы и ум и за которую отдал жизнь.

С 1906 г. Столыпин — председатель Совета министров и министр внутренних дел империи. Он пытается возродить силу государственной власти, проводит линию порядка и законности. Им были предложены коренные государственные и аграрные преобразования. «Итак,— говорил он,— на очереди главная наша задача — укрепить низы. В них вся сила страны. Их более 100 миллионов! Будут здоровы и крепки корни у государства, поверьте — и слова русского правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром... Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа — вот девиз для всех нас, русских! Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России».

А страну разъедала ржавчина либерализма. С трибуны Государственной думы на Столыпина, как шавки, кидались записные ораторы партий-марионеток, за которыми стоял международный капитал.

—Не запугаете! — отвечал он.

А свора наглела, требовала власти. Столыпин сказал Николаю II:

—Я охотнее буду подметать снег на крыльце вашего дворца, чем

продолжать эти переговоры.

Ленин, отнюдь не симпатизировавший Столыпину, допускал, что в результате его реформ и тогдашнего российского «самого передового промышленного и финансового капитала» наша страна потеснит и Америку, и Европу, став сильнейшей державой в мире.

Тут уж годилось все. И прежде следовало убрать вдохновителя идеи великой России. При международных деньгах, разветвленной агентуре это было не так сложно.

Из речи председателя Государственной думы памяти Столыпина:

«...Всей своей сильной, крепкой душой и могучим разумом он верил в мощь России, всем существом своим верил в ее великое, светлое будущее. Вне этой веры он не понимал государственной работы и не мог признать ее значения. Он разбудил дремавшее национальное чувство, осмыслил его и одухотворил...»

Чрезвычайно интересна оценка Столыпина известным философом В. Розановым:

«После развала революции 1905 г., когда русские живьем испытали, что такое «безвластие» в стране и что такое стихии души человеческой, предоставленные самим себе и закону своего «автономного действия», все глаза устремились на эту твердую фигуру, которая сливалась с идеею «закона» всем существом своим. Все начало отшатываться от болотных огоньков революции, особенно когда премьер-министр раскрыл в речах своих в Госдуме, около какого нравственного смута и мерзости блуждали эти огоньки, куда они манили общество; когда в других речах он раскрыл все двуличие и государственное предательство «передовых личностей» общества, якшавшихся с парижскими и женевскими убийцами. Он вылущил существо революции и показал всей России, что если снять окутывающую ее шумиху фраз, притворства и ложных ссылок, то она сводится к убийству и грабежу. Сколько ни щебетали социал-демократические птички, сколько ни бились крылышками,— они застряли в этом приговоре страны, который похоронно прозвучал над ними после раскрытия закулисной стороны революции, ее темных подвалов и гнусных нор. Революция была побеждена в сущности через то, что она была вытащена к свету».