— Вы меня вытащили из постели посреди ночи, — сказал он, заикаясь от возмущения (или страха?). — И я пытаюсь помочь вам, чем только могу.
Послышались шаги, и через открытую дверь кабинета вошел, скорее влетел, Отто Дитрих. Выглядел он крайне мрачно.
— Худ, — торопливо, ни с кем не здороваясь, сказал полицейский. — Рядом с моим штабом есть киоск« «Нью-Йорк Таймс», и в нем только что появилось вот это.
Его рука сжимала тот же самый специальный выпуск.
— Чертова машина вовсю печатает эту бумажку и распространяет её по всему свету, так ведь? И в то же самое время наши ударные отряды, находящиеся на месте, не видят ровно ничего — ни перекрытых шоссе, ни передвижения военизированных частей, да и вообще — никакой активности, заслуживающей внимания.
— Знаю, — отозвался Худ; он чувствовал себя очень усталым. А снизу, из-под земли, все так же доносился глухой рокот; газета печатала свой специальный выпуск, информируя весь мир о походе сторонников Бенни Цемоли на Нью-Йорк — призрачном, иллюзорном походе, возникшем, по всей видимости, прямо в цефалоне, мозге газеты. Выключите её, — сказал Дитрих.
— Нет, — покачал головой Худ. — Нет. Я хочу узнать больше.
— Это не причина, — возразил Дитрих. — Совершенно очевидно, что она неисправна. Серьезно повреждена, плохо функционирует. Придется вам подыскать что-нибудь другое для организации всемирной пропагандистской системы. — Он бросил газету на стол.
— А до войны, — повернулся Худ к Леконту, — известно вам что-нибудь о деятельности Бенни Цемоли до войны?
Наступила напряженная тишина. Леконт молчал, молчал и его помощник, мистер Фолл. Бледные, с плотно сжатыми губами, они искоса переглядывались.
— Я не самый большой сторонник полицейских методов, — сказал Худ, обращаясь к Дитриху, — но в данном случае вам стоило бы вмешаться.
— Вполне с вами согласен, — мгновенно оценил ситуацию Дитрих. — Вы двое находитесь под арестом. Если, конечно, у вас не появилось еще желания поговорить немного откровеннее об этом агитаторе, этом фантоме в красной тоге. — Он подал знак двум полицейским, стоявшим около двери кабинета.
— Если подумать, — сказал Леконт, не ожидая, пока полицейские подойдут к нему, — такой человек существовал. Однако он был крайне непримечательной личностью.
— До войны? — спросил Худ.
— Да, — медленно кивнул Леконт. — Это был клоун, всеобщее посмешище. Насколько я помню, а вспоминается уже с трудом, толстый безграмотный шут из какого-то захолустья. Было у него чтото вроде маленькой радиостанции, откуда он вел передачи. А еще он торговал какой-то такой антирадиационной коробочкой — устанавливаешь её у себя дома, и она якобы защищает тебя от радиоактивных осадков, — ну тех, которые появляются при ядерных испытаниях.
— Теперь и я вспомнил, — заговорил молчавший до того мистер Фолл. — Он ведь даже баллотировался в сенат ООН. Провалился, само собой.
— И это было последнее, что вы о нем слышали? — спросил Худ.
— Да, — ответил Леконт. — Вскоре он умер от азиатского гриппа. Он мертв уже пятнадцать лет.
Вертолёт медленно кружил над местностью, упоминавшейся в статьях «Таймс». Худ хотел лично, собственными глазами убедиться, что здесь нет никаких признаков политической активности. Не сделав этого, он не мог до конца поверить, что газета и вправду утратила всякое представление о действительности. Реальная ситуация ровно ничем не напоминала ситуацию, описываемую в статьях «Таймс», это было очевидно, и в то же время гомеостатическая газета продолжала стоять на своем.
— У меня тут с собой третья статья, — сказала сидевшая рядом с мужем Джоан. — Почитай, если хочешь.
Она держала в руках последний выпуск газеты.
— Нет, — отвернулся Худ. — Не хочу.
— Тут написано, они уже на окраинах города, — продолжала Джоан. — Они прорвали полицейские заграждения, и губернатор обратился за помощью в ООН.
— А вот у меня появилась мысль, — задумчиво сказал Флетчер. — Один из нас напишет письмо в «Таймс», лучше всего вы сами, Худ.
Худ вопросительно посмотрел на своего помощника.
— И я могу точно сказать, — объяснил Флетчер, — как оно должно выглядеть. Пусть это будет обычный запрос. Вы следили за публикациями о движении Цемоли. И вот вы пишете редактору, — он сделал паузу, — что прониклись сочувствием и хотите присоединиться к этому движению. И хотите узнать, как это сделать.
«Другими словами, — подумал Худ, — попросить газету связать меня с Цемоли. Да, в уме ему не откажешь, мысль блестящая, при всей своей дикости. В каком-то смысле Флетчер сумел ответить на сдвиг в мозгах газеты аналогичным — хотя на этот раз намеренным, хорошо продуманным — уходом от здравого смысла. Принять участие в этом бреде газеты. Если предположить, что Цемоли жив, здоров и руководит происходящим прямо сию минуту движением на Нью-Йорк, такой запрос будет вполне разумным».
— Простите мое невежество, — прервала его размышления Джоан, — но каким образом посылают письма в гомеогазету?
— Это я уже выяснил, — ответил Флетчер. — Каждый газетный киоск имеет щель для писем, она рядом с отверстием, куда кладешь монету при покупке газеты. Так было установлено законом, десятилетия назад, когда гомеогазеты только организовывались. От вашего мужа не нужно ничего, кроме подписи, письмо уже готово.
Засунув руку в карман куртки, он вытащил оттуда конверт.
Худ прочитал письмо. «Интересно, — мелькнула у него мысль, — значит, мы хотим присоединиться к восторженной толпе поклонников толстого шута».
— А не появится ли завтра заголовок "ГЛАВА МИССИИ ЦКОГ ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К ПОХОДУ НА СТОЛИЦУ ЗЕМЛИ?" — спросил он Флетчера. Черный юмор ситуации начинал доставлять ему какое-то странное удовольствие. — Ведь предприимчивая, знающая свое дело газета просто обязана вынести такое письмо на первую полосу.
Флетчер был озадачен. О таком повороте он, по всей видимости, не подумал.
— Пусть это письмо подпишет кто-нибудь другой, так, пожалуй, будет лучше, — неохотно признал он, немного помолчал и добавил: — Кто-нибудь из ваших сотрудников. Ну, например, я.
— Вот так и сделайте, — согласился Худ, возвращая Флетчеру письмо. — Интересно, какая будет реакция, если она вообще последует.
«Письма редактору, — думал он. — Письма огромному, неимоверно сложному электронному организму, погребенному где-то в недрах земли, не ответственному ни перед кем, руководствующемуся исключительно указаниями собственных же управляющих цепей. Как этот механизм прореагирует на такое вот внешнее подтверждение его горячечного бреда? Вернется ли газета к действительности?»
Словно все эти годы вынужденного своего молчания газета спала и видела сны, а теперь, пробудившись, материализовала часть этих снов на своих страницах рядом с точными, продуманными описаниями действительного положения вещей. Какая-то дикая смесь беспочвенных фантазий и сухого, ни на йоту не отходящего от фактов репортажа. Какая часть этой смеси одержит верх, вытеснит другую? Без всяких сомнений, в ближайшее время сага о Бенни Цемоли доставит этого облаченного в красную тогу чародея, словом своим околдовывающего тысячные толпы, в Нью-Йорк — ведь заранее ясно, что героический поход увенчается успехом. Ну и что тогда? Как согласовать это с прибытием ЦКОГа, со всей его мощью и межзвездной властью? Как ни крутись, газете придется выбираться из этих противоречий.
Одному из двух отчетов о текущих событиях суждено исчезнуть... Только у Худа было неуютное предчувствие, что гомеогазета, десять лет питавшаяся одними снами, вряд ли захочет так вот просто расстаться со своими фантазиями. «Возможно, — думал он, — информация о нас, о ЦКОГе и его проектах возрождения Земли постепенно исчезнет со страниц «Таймс». День ото дня нам будет уделяться все меньше внимания, мы будем отодвигаться на последние страницы газеты, а в конечном счете останутся одни подвиги и приключения Бенни Цемоли». По не совсем понятной причине такая перспектива очень тревожила Худа. «Словно, — думал он, — мы реальны только тогда, когда „Таймс" о нас пишет, словно от нее зависит само наше существование».