Она заварила чай и уселась ко мне на колени.

— Дай мне прочитать, что ты написал.

Она взяла исписанные листки и прочла их. И осталась очень довольна написанным, а в награду за это крепко поцеловала меня. Наши маленькие подруги — самая благодарная публика для нас.

Она была весела и здорова.

— Ты знаешь, я думаю, что моему глупому сердцу гораздо лучше. Оно стучит совсем спокойно и правильно.

Она взяла мою голову обеими руками и прижала мое ухо к своему сердечку, чтобы мне было слышнее.

Вечером Анни занялась составлением меню нашего ужина. Она записала все, что надо: хлеб, масло, ветчину, франкфуртские сосиски и яйца, и позвонила хозяйке. — Вот! Ступайте и принесите все это! — приказала она. — Но только смотрите, чтобы вам дали свежие продукты.

— Вы останетесь довольны, барышня, я позабочусь обо всем как следует, — ответила хозяйка. И ласково погладила мозолистой рукой атласную ручку Анни. Я нахожу, что все берлинские квартирные хозяйки без ума от подруг их жильцов.

— Ах, как славно сегодня у тебя! — смеялась Анни. — Если бы только, этот отвратительный Беккерс не приходил сюда!

И вот как раз в этот момент он явился. Тук-тук…

— Войдите!

— Я мешаю?

— Да, конечно, мешаете. Разве вы не видите, что вымешаете! — воскликнула Анни.

— Я сию минуту уйду.

— Ах, вы уж все равно помешали нам… Едва только вы просунете сюда голову, как уже становится противно. Уходите же… Уходите же, наконец! Чего же вы еще ждете? Вы — убийца кошек!

Беккерс уже взялся за дверную ручку, чтобы уйти. Он не оставался в комнате и минуты, но для Анни и это был слишком долгий срок. Она вскочила, ее белые руки схватились за край стола.

— Разве ты не видишь, что он хочет силой остаться здесь, этот человек. Вышвырни его вон! Защити же меня! Выгони его, эту гадкую собаку!

— Пожалуйста, выйдите отсюда, — обратился я к Беккерсу.

Он остановился в дверях и кинул на Анни еще один взгляд. Долгий, странный взгляд.

Анни пришла в неистовство.

— Вон! Вон, собака! — кричала она. — Вон!

Ее голос оборвался, глаза остановились. Судорожно сжатые пальцы медленно выпустили край стола, она безжизненно повалилась на диван.

— Ну вот и готово! — воскликнул я. — Опять обморок! Эти истории с сердцем становятся совершенно несносными. Извините, господин Беккерс, она ведь серьезно больна, бедная малютка.

Как всегда, я расстегнул блузу и корсет и стал растирать ее одеколоном. Она не приходила в сознание.

— Беккерс! — позвал я. — Принесите, пожалуйста, уксусу из кухни.

Он принес уксус, но и растирание уксусом не помогло.

— Постойте! — промолвил он. — У меня есть кое-что другое.

Он ушел в свою комнату и вернулся с пестрой коробкой.

— Зажмите себе нос платком, — сказал он.

Затем взял из коробки кусок персидской камфары и поднес его девушке к носу. Камфара пахла так сильно, что у меня побежали по щекам слезы.

Анни вздрогнула. Продолжительная судорога свела ее тело.

— Слава Богу, помогает! — вскрикнул я.

Она приподнялась, глаза ее широко раскрылись. И она увидела над собой лицо Беккерса. Ужасный крик вырвался из ее посиневших губ, и тотчас же она снова потеряла сознание.

— Новый обморок! Вот еще несчастье.

Мы снова пустили в ход все средства, какие только знали: воду, уксус, одеколон. Мы держали под самым ее носом персидскую камфору, запах которой заставил бы расчихаться мраморную статую. Она оставалась безжизненной.

— Черт возьми, история!

Я приложил ухо к ее груди и не мог расслышать ни малейшего удара. Легкие тоже не работали: я взял ручное зеркало и приложил его к полуоткрытым губам — его поверхность оставалась чистой,

— Я думаю… — сказал Беккерс. — Я думаю…

Он прервал сам себя:

— Надо вызвать врача.

Я вскочил:

— Да, конечно. Сию же минуту. Напротив в доме есть врач… Ступайте туда. А я побегу на угол, к моему приятелю, доктору Мартенсу. Он, наверно, дома.

Мы вместе кинулись вниз по лестнице. Я слышал, как Беккерс уже звонил у подъезда напротив. Я побежал со всех ног и через минуту стоял у двери доктора Мартенса, нажимая кнопку звонка. Никто не отзывался. Я позвонил еще раз. Наконец я нажал кнопку и продолжал держать ее пальцем, не отпуская. Никого. Мне казалось, что я стою здесь уже тысячелетия.

Наконец показался свет. Мне открыл доктор Мартене в рубашке и туфлях.

— Что значит этот набат?

— Да я жду тут без конца…

— Извините. Прислуга ушла, я был совершенно один и, как видите, занимался туалетом, Я собираюсь уходить в гости. Что у вас случилось?

— Пойдемте со мной, доктор! Сию же минуту!..

— Как? В рубашке? Я должен, по крайней мере, надеть брюки. Зайдите. Я буду одеваться, а вы в это время расскажете, что случилось.

Я прошел за ним в спальню:

— Вы ведь знаете маленькую Анни? Вы, кажется, встречали ее у меня. Так вот…

И я рассказал ему, в чем дело. Наконец он был готов. О небо!

На улице навстречу нам попался Беккерс.

— Ваш врач уже там, наверху? — спросил я его.

— Нет, но он должен прийти каждую секунду. Я поджидаю его здесь.

Когда мы подходили к дому, из противоположного дома вышел господин — это был другой врач. Мы все поспешили вверх по лестнице.

— Ну, где же наша пациентка? — спросил Мартенс, который вошел в мою комнату первым.

— Там на диване, — сказал я.

— На диване? Там никого нет!

Я вошел в комнату — Анни там не было. Я онемел…

— Может быть, она очнулась от обморока и легла на постель? — заметил другой врач.

Мы вошли в спальню, но и там никого не было. Кровать была совершенно нетронута. Мы прошли в комнату Беккерса, но Анни не было и там. Мы искали в кухне, в комнате хозяйки, по всему этажу — повсюду… Она исчезла…

Мартенс смеялся:

— А ведь вы напрасно всполошили нас… Она преспокойно ушла домой, пока вы рассказывали нам, мирным гражданам, ваши страшные истории.

— Но в таком случае ее должен был видеть Беккерс. Ведь он все время был внизу на улице.

— Я прогуливался у самого подъезда, — сказал Беккерс. — Могло случиться, что она проскользнула за моей спиной.

— Но это же совершенно невозможно, — воскликнул я. — Она лежала без движения, в состоянии полного оцепенения. Сердце не работало, легкие не действовали: Никто в таком состоянии не сможет ни с того ни с сего встать и уйти домой.

— Она разыграла перед вами комедию, ваша Анни, и, наверное, от души хохотала над вами, пока вы носились в полном отчаянии по лестницам за помощью…

Врачи, смеясь, ушли, вскоре вернулась хозяйка.

— Ах, барышня уже ушла?

— Да, — сказал я, — она ушла домой. Со мной будет ужинать господин Беккерс. Могу я вам предложить, господин Беккерс?

— Благодарю! — промолвил он. — С удовольствием.

Мы ели и пили.

— В высшей степени интересно было бы знать, что все это значит?

— Выбудете ей писать? — спросил Беккерс.

— Да, конечно. Всего охотнее я сам бы сходил к ней завтра же. Предлог можно найти всегда. Если бы знал, где она живет.

— А вы не, знаете, где она живет?

— Не имею никакого представления. Я не знаю даже, как ее фамилия. Я познакомился с ней месяца три назад в трамвае, а потом несколько раз встречался в выставочном парке. Я знаю только, что она живет в ганзейском квартале, что у нее нет родителей, но зато есть богатая тетка, которая адски за ней надзирает. Я зову ее Анни, потому что это имя очень подходит к ее фигурке. Но она может называться Ида, Фрида, Паулина — почем я знаю.

— Как же вы в таком случае переписываетесь с ней?

— Я пишу ей, впрочем, довольно редко, — на имя Анни Мейер, почтамт, 28. Не правда ли, какой хитроумный адрес?

— Анни Мейер, почтамт, 28, — задумчиво повторил Фриц Беккерс.

— Итак, ваше здоровье, господин Беккерс. За наши дружественные отношения. Хотя Анни терпеть вас не могла, все-таки сегодня вечером она уступила вам место.

— Ваше здоровье!