Любарского помню. За стихи.

Лежал у нас еще гипертоник Миша Моругин, 15 лет по указу. Я его запомнил из-

за 8-ми строк романса, он их прочитал нам со Светланой во время обхода. «В вазе букет

увядающих роз, несколько начатых, прерванных строк, рядом измятый и влажный

платок, влажный от слёз. Что здесь схоронено женской душой? Что эти розы видали

вчера? Кто в эту ночь здесь рыдал до утра сам над собой?..» Неизвестно, чей романс,

тем более, пусть живет, я его передаю другим.

27

Волгу повезли в Абакан вместе с двумя психами и нашим санитаром Албергсом,

мы его актировали по травме позвоночника. Абаканские светила нашли у Волги

паркетное глазное дно. Рассказывал он весело – сняли повязку, руками перед ним

машут, привлекают, пугают, а он нуль внимания, хотя всех видит. Колоссальное

самообладание. Дают команду: прямо перед собой шагом марш! Волга руки вытянул и

– строевым. В двух шагах стеклянный столик с инструментами, флаконами, банками-

склянками, всё хрупкое, не дай Бог задеть, врачи ждали, что Волга обойдет звонкие

дорогие хрупкости, но не тут-то было, он зафитилил прямо на столик и устроил им

канонаду, всё с грохотом разлетелось. Комиссия не рада была, что затеяла ему

проверку. «Стойте-стойте!» – кричат. Посадили его перед подзорной трубой,

разглядели у него паркетное или мозаичое глазное дно, последствия хронического

сифилиса, назначили ему лечение. Привезли всех обратно, кроме одного психа,

бывшего летчика, между прочим. Актирование Албергса подтвердили, он скоро вышел

на свободу и уехал в Ригу, обещал писать, но – ни слуху, ни духу. Характерная черта –

никто обратно в лагерь не пишет, хотя все обещают. Волгу стали лечить по назначению

Абакана – биохиноль, новарсенол, витамины, точнее говоря, мы записывали

назначения в историю болезни, а от уколов Волга начисто отказался. Через месяц он

снял повязку, походил в темных очках день-два, выдули мы с ним бутылку армянского

коньяка, Волга снял очки и вышел в зону. И вот тут-то и началось…

И в больнице началось, и в лагере началось. Коля Гапон после его ухода

остановил меня в углу коридора и прямо, грубо потребовал ампулу пантопона. Я ему

повторил в сто первый раз, ключи у вольных, пантопон Зазирная колет сама и

отчитывается за каждую ампулу. Кое-как отбился. Власть в больнице переменилась,

начали курить в палатах и плевать на пол – слабода-бля! Никогда не соглашусь, что

демократия – хорошо, всегда буду голосовать за твердую власть. Через неделю Арбуз

мне доверительно – Волга локшанулся, утром на разводе закрыл ворота предзонника,

теперь ему кранты. Не положено вору даже пальцем касаться запретки и всего, что

связано с охраной зека, а тут – закрыл ворота. Стоял на разводе в первом ряду, дунул

сильный ветер, и на него ворота пошли. А что Волга? Ворота его по морде бьют, а он

должен пятиться, да и куда, если сзади колонна впритык? Волга пинком по воротам, и

они закрылись. Можно сказать, Волга своими руками, вернее, ногами закрыл себе

крышку гроба. Но могли и раздуть слух, я уже знал – пока вор здесь, да еще крепко в

законе, о нем говорят только хорошо, но стоит ему уйти, как начинается рытьё под

авторитет, здесь как в зеркале отражается вольная жизнь больших начальников,

властолюбцев и завистников. Только в лагере резину не тянут, склока, интрига, поклёп,

как и правое дело, быстрее дают результат, смелее решаются. Странно, что Волга не

заходит ко мне, здесь мы каждый вечер говорили с ним откровенно и по-дружески. Я

понимал, ему сейчас не до меня, тем более, интересно узнать подробности. Гапон без

Волги совсем оборзел. Ночной стук в дверь – всегда тревога. Либо надзор со шмоном,

перевернут сейчас всё вверх дном и обязательно что-нибудь заберут, либо на поднятие

трупа, либо поддатый блатной за каликами пожаловал, не отвертишься, либо санитар,

кто-то из больных дуба дает. Открываю, стоит Гапон в теплом халате, руки в карманах,

из правого видна наборная рукоятка ножа. «Выходи, там Невзоров загибается».

Неужели этот скот пырнул, требуя ампулу? Невзоров, дежурный фельдшер, лежал на

кушетке, лицо как мел, глаза черные, зрачки расширены, я сразу на пол – где кровь? –

нет, пол чистый, за пульс его – еле-еле. Я сонный, Невзоров еле живой, а Гапон бодрый,

гад, начифиренный, огневой, кружит вокруг нас, как пантера, только халат развевается.

Пришлось Невзорова отпаивать. Остались мы теперь с Гапоном, каждую ночь он будет

задавать концерты, и ничем этого гада не урезонишь. А днем Арбуз опять втихаря:

«Пошло толковище». Оказывается, в тот самый момент через ворота хотел пойти на

рынок Алик Шаман, он стоял рядом с Волгой и уже наготове был, туман как раз, темно,

а у Шамана срок 18 лет. Волга помешал вору в законе выйти на волю. Враньё, конечно,

трепотня, клевета – лишь бы подловить Волгу, пришить ему криминал. Какой дурак

пойдет на рывок, если за воротами стеной ждет конвой с оружием наизготовку? Досье

у Волги набиралось быстро, но он парень не только башковитый, но еще и отчаянный,

и жестокий. Я помню его вопрос: от какого удара дал дуба сука Лысый, неужели не

можете определить? Нелегко будет Гапону, Шаману и другим стебануть Волгу, нет

такого смельчака в лагере, чтобы на него руку поднял. Может, с этапом придет

головорез и по незнанию окажется храбрым – слишком велик у Волги авторитет.

На другой день еще новость. Когда Цапля уходил на этап, он якобы оставил Волге

воровское золото, а Волга вместо того, чтобы запас беречь для общака, вставил себе

четыре коронки, вся пасть у него сияет. Волга дал объяснение: воровское золото он

пустил на подогрев Малой зоны, есть свидетели, а золото на фиксы он выиграл. Я

удивился, как мастерски кто-то сделал ему коронки. В санчасти у нас нет ни

протезиста, ни дантиста, ни в штате, ни на подхвате, одна старуха Рохальская дергает

клещами зубы, хотя завтра они сами выпадут. Оказывается, при ворах есть не только

спецы по наколкам, но и золотых дел мастера. Делают коронки и кольца, и перстни,

для понта могут замастырить фиксу из трехкопеечной монеты, не отличишь от золотой.

Короче говоря, криминала у Волги под завязку, другой бы уже сиганул на вахту, но

Волга не такой, Волга ощетинился, взял себе на подмогу двух тяжеляков – Культяпого и

Акулу, у обоих лагерные срока за убийство. Что теперь, не хватит ли нагнетать пары?

Как бы не так, запахло жареным, мало сказать, смертью запахло, для босяцкой

рисковой натуры самый интерес только начинается, спят и во сне видят расправу. Волге

присылают вызов – Жорка Хромой избил пацана. Ничего тут такого, каждый день

метелят то одного, то другого, уж кому, как не санчасти, знать, бьют и убивают

запросто, лагерь наш не простой. Но здесь избиение имело цель провокационную. За

что пацана? А за то, что он, получив из дома новый лыжный костюм, не отдал его

Хромому в этом же, 7-м, бараке, а отнес Волге в 9-й барак. Имел ли право Хромой

метелить за это? Оказывается, имел. А что Волга? Имеет ли он право защитить своего

дарителя? Оказывается, нет, Хромой поступил правильно, хотя и формально-

бюрократически. Волга завтра вернет костюм в 7-й барак, носите, ребята, на здоровье,

у меня мадаполаму навалом, да здравствует мир и дружба. Но Волга принял вызов. Для

начала сделал педерастом Лисёнка, шестерку Жорки Хромого, потом в рабочей зоне с

Акулой, Культяпым и еще с двумя блатными, впятером, пустили под хор молодую

женщину из вольняшек, нормировщицу. Хорошенькая бабенка лет 22-х, вся бригада ее

оберегала, никто не смел пальцем тронуть, знали, бугор скоро освободится и на ней

женится. А бугор подкармливал воров и дружил с Хромым. Что дальше? Тут уж и сам