Изменить стиль страницы

Одним словом, Ушаков знал свое дело хорошо. Спокойный и уравновешенный, он в течение почти тридцати лет каждый день приезжал в Петропавловскую крепость, где размещалась Тайная канцелярия, чтобы вести столь нужную престолу работу. Вероятно, прохожим было не по себе под его тяжелым взглядом, но он всегда поступал «в рамках действовавшего тогда законодательства».

(Е. Анисимов. Тайная канцелярия времен правления императрицы Анны Ивановны 1730–1740 гг. //Звезда. — 19^92. — № 5–6.)

ПРАКТИКА ВЕДЕНИЯ ДЕЛ «О НЕПРИСТОЙНЫХ СЛОВАХ»

Понятие «политическое (государственное) преступление» появляется в русской жизни не раньше XIV века, поначалу оно не выделяется среди других тяжких преступлений. Только знаменитое Соборное уложение царя Алексея Михайловича (1649 год) четко отделяет политические преступления от других. Эта глава Уложения практически на два столетия стала одной из основных законодательных норм при рассмотрении политических дел.

Соборное уложение выделяет три разновидности политических преступлений. Во-первых, это — «умысел на жизнь и здоровье государя, то есть то, что нынче называют покушением. Во-вторых, это измена — преступный умысел против власти государя. Он выражался в намерении сменить подданство, в бегстве за рубеж, а также в «пересылке» (связи) с неприятелем и сдаче врагу крепости ее комендантом. Наконец, в-третьих, так называемый «скоп и заговор» — умысел к насильственному свержению власти государя называемый «скоп и заговор» — умысел к насильственному свержению власти государя с помощью заговора и переворота.

«Непристойные слова», содержащие угрозу здоровью и жизни или оскорбление чести государя, не упоминаются как преступление в Соборном уложении, хотя именно им было посвящено большинство дел сыска XVII–XVIII веков. Дело в том, что произнесение «непристойного слова» рассматривалось как проявление умысла, намерения совершить одно из тяжких государственных преступлений, о которых шла речь выше. Например, возглас пьяного стрельца XVII века в застольное ссоре: «Я, де, царю горло перережу!» или крик солдата XVIII века: «Государыню императрицу изведу!» — тотчас подпадали под статью о тяжком политическом преступлении: покушении на здоровье и жизнь государя. Но когда выяснялось, что это — всего лишь пьяная болтовня, преступника, как правило, лишь секли кнутом, «урезали» язык и ссылали в Сибирь.

Такая практика ведения дел о «непристойных словах» просуществовала чуть больше 50 лет — до издания «Воинского устава» Петра Великого 1716 года, который внес существенные поправки в законодательство о государственных преступлениях в части «непристойных слов». «Воинский устав» не только подтверждал положения 2-й главы Соборного уложения, но и развил их. В частности, он регламентировал наказания тем, «кто против его величества особы хулительными словами погрешит, его действо и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет». Пополнялось законодательство о политических преступлениях и сыске впоследствии и другими законами.

Важно отметить, что время Петра — переломная эпоха во многих смыслах, в том числе — и для сыска. При Петре происходит резкое расширение преступлений, называемых государственными.

Вообще, давно замечено, что в самодержавном государстве все сколь-нибудь важные дела касающиеся самодержавия, представляют собой «государево дело». Не случайно на имя государя писались все челобитные, как бы ничтожен ни был повод для просьбы. При Петре самодержавная форма правления достигла своего апогея, и власть государя и передатчика этой власти — государства — значительно усиливается. Это нашло отражение и в законодательстве о политических (государственных) преступлениях. Еще в 1713 году Петр провозгласил на всю страну: «Сказать во всем государстве (дабы неведением нихто не отговаривался), что все преступники и повредители интересов государственных с вымыслу, кроме простоты какой, таких без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать, а ежели кто пощадит, тот сам той казнью казнен будет».

Спустя 10 лет, в 1723 году, Петр задумал законодательную реформу, в основу которой было положено четкое деление всех преступлений на «государственные» и «партикулярные». К «государственным» преступлениям были отнесены не только традиционные преступления времен Уложения, но и все служебные преступления чиновников, поэтому должностной преступник, «яко нарушитель государственных прав и своей должности» (формулировка Петра), подлежал смертной казни, ибо царь был убежден, что должностные преступления разоряют государства хуже измены. К категории государственных преступлений, о которых надлежало всем подданным немедленно доносить, было отнесено и немало других: «похищение его царского величества казны», утайка ревизских душ при переписи, укрывательство беглых крестьян, рубка заповедных корабельных лесов, неявка людей на смотры и службу, принадлежность к расколу и проповедь его и т. д. В законодательстве времен Петра возник обобщенный тип врага царя и Отечества — «преслушник указов и положенных законов».

В самом начале царствования — 10 апреля 1730 года — Анна Ивановна подписала указ, ставший вместе с «Соборным уложением» ее дедушки и «Воинским уставом» ее дядюшки основным законом для ведомства Андрея Ивановича. В указе подчеркивалось, что смертной казни подлежали не только имевшие намерение покуситься на жизнь и здоровье государя, но «той же казни подлежит всякий хулительными словами погрешивший против Величества или действие и намерение императорское презревший или непристойно об оном рассуждающий».

В целом, Тайная канцелярия должна была заниматься делами о покушениях на государя, об изменах, заговорах и попытках переворота. Но таких дел в анненскую эпоху было крайне мало, и главное занятие сыска состояло в ведении дел об оскорблении чести императрицы, недоброжелательных высказываниях подданных о действиях и намерениях властей, а также дел о недоносительстве, ложных доносах, уклонении от присяги в верности Анне, о неслужении в церквях «в табельные дни» — официальные праздники и т. д.

Все эти тяжкие государственные преступления назывались обобщенно преступлениями по «слову и делу государеву». Эту зловещую магическую формулу должен был, привлекая внимание властей всех рангов, произнести человек, имеющий намерение сообщить властям о совершении или готовящихся преступлениях государственной важности. История сыска в России, в том числе и за 30-е годы XVIII века, свидетельствует, что чаще всего эта формула-призыв звучала по поводу так называемых «непристойных», «предерзостных» или «поносных» слов в адрес императрицы, властей, вообще государства. Именно такие слова становились предметом тщательного разбора в стенах Тайной канцелярии.

В 1732 году в казарме Новгородского полка перед сном мирно беседовали солдаты. Зашла речь о деньгах, которые императрица Анна Ивановна пожаловала на новую шляпу проходившему мимо дворца посадскому человеку. А далее, как выяснили следователи Тайной канцелярии, «к тем словам солдат Иван Седов, сидя среди казармы возле кроватии своей, говорил слова такие: «Я бы ее (то есть императрицу) с полаты кирпичом ушиб, лутче бы деньги солдатам пожаловала». Можно представить себе ту немую сцену, которая последовала за этими словами. Как говорится, брякнул так брякнул! И все дело кончилось жестокими пытками с выяснением сообщников и смертным приговором, замененным ссылкой в Сибирь. И таких примеров можно найти десятки.

Ко второй группе «непристойных слов» относятся бранные слова — часто просто традиционный русский мат — или непристойные и оскорбительные, в прямом современном смысле этого слова, намеки и суждения о поведении царственной персоны.

Вот пример из времен царствования Анны Ивановны. В придворный винный погреб впопыхах забежал Иван Маркелов — «определенный при поставце для носки питей», то есть попросту — официант, и в довольно резком тоне потребовал у винного приказчика Щукина бутылку вина, которую срочно требовали «вверху», то есть при дворе. Щукин спокойно выставил перед Маркеловым бутылку и сказал ему в шутку, по-видимому, словами какой-то песни: «Что же ты гневна, государыня моя?» На это Маркелов — человек явно грубый и несдержанный — «бранил матерно» Щукина и всех присутствующих в погребе и при этом употребил оборот: «Я государыню…» и т д., схватил бутылку и выскочил из погреба. Как потом на следствии он ни отпирался и ни утверждал, что имел в виду собственную жену («у меня есть жена — государыня моя, так я ее…»), было поздно — слово не воробей! Маркелов отделался весьма легко — его пороли батогами и потом записали в солдаты.