Эрриэнжел продолжала находить Ондайн захватывающей. Страстная влюблённость вызрела в сильную привязанность, и, в конце концов, она стала верить, что любит Ондайн — за её яркость, за её искажённое очарование, за её доброту, за её обширный и обворожительный опыт жизни на Дильвермуне. И за её красоту, хотя со временем это стало казаться менее важным.

Однажды вечером, после позднего ужина, Эрриэнжел безучастно заговорила. «Ты всегда была такой прекрасной?»

«На самом деле нет», — легко ответила Ондайн. «Ха, когда-то я была маленькой коренастой грязноволосой женщиной, с лицом как у лягушки с коликами. Нет, лишь через годы я заплатила группе очертателей, великих и помельче, наняв их ножи. Я много работала, чтобы раскрыть свой внутренний ландшафт. А почему нет? Я — создатель, почему же мне не переделать себя, если это меня позабавит?»

«Наверно так. Я никогда не думала сделать что-нибудь такое — может быть, я безнадёжно глупа».

«Вовсе нет, и зачем тебе желать портить такую впечатляющую красоту, как твоя? То, что она досталась тебе без усилий, — чудо». Ондайн слегка дотронулась до её руки. «Я считаю твою красоту наслаждением. Она убеждает меня, что иногда вселенная действует благожелательно».

«Это приятная идея». Но сразу же другая мысль пришла Эрриэнжел в голову. «Думаю, что не понимаю. Если телесные наслаждения для тебя не важны, то какая разница, как ты выглядишь?»

Ондайн улыбнулась. «Я признаю, что в моей философии отсутствует последовательность. Но, в любом случае, ты бы любила меня, если бы я всё ещё выглядела как жаба?»

Эрриэнжел засмеялась, надеясь, что этот вопрос был совершенно риторическим. А двусмысленный ответ Ондайн поддерживал живой надежду, что однажды она пригласит Эрриэнжел в свою постель. Пока же она, казалось, не возражала, когда на ночь Эрриэнжел посещала своих старых любовников.

Когда, наконец, Ондайн объявила, что портрет готов, Эрриэнжел ожидала, что увидит его немедленно, но Ондайн приняла странно обособленное выражение. «Нет», — сказала она. «Если ты вступишь во владение портретом, я должна буду попросить тебя покинуть мой дом».

«Но почему?» — Эрриэнжел была сбита с толку.

«Это моё правило. Слишком много искренности между любовниками — нехорошо.»

«Но мы не любовники».

«Разве?» — Ондайн, казалось, опечалилась.

Эрриэнжел покачала головой, озадаченная. «Думаешь, я обижусь?»

«Возможно». Но выражение Ондайн говорило другое, а Эрриэнжел не могла придумать другой причины.

«Хорошо, он мне безразличен», — сказала Эрриэнжел и была почти уверена, что так оно и было.

«Так, когда ты начнёшь вмешиваться?» — спросил Тэфилис.

«Не сейчас», — ответил Мэмфис. «Тебе больше заняться не чем?»

«Ничем захватывающим».

Он остался, глядя поверх плеча Мэмфиса, как привязанность между Ондайн и Эрриэнжел усиливалась.

Это была сложная задача, эффектно показать это едва различимое развитие отношений, но Мэмфис справился, выбрав смесь нежных мгновений: обмен улыбок, ласковое прикосновение, небольшая любезность, несколько слов спокойной беседы, совместная еда, общие мысли.

Каждый короткий сегмент был записан в виде серий почти застывших изображений, и создавалось впечатление потускневших со временем, но всё ещё замечательных, воспоминаний. Он заканчивал каждый сегмент долгим кадром молодеющих глаз Ондайн.

Прошёл год, за ним другой.

Эрриэнжел всё ещё желала Ондайн, но приняла её воздержание. Это было досадно, но не смертельно — или что-то вроде этого она говорила себе. Те два года, что она провела в доме Ондайн, были самыми последовательно счастливыми, которые она могла припомнить.

В конце концов она попросила Ондайн обучить её ремеслу сопутствующего портрета, но Ондайн изящно отказалась. «Не важно, насколько талантливой ты окажешься, ты всегда будешь в невыгодном конкурентном положении — а конкуренция будет, уверяю тебя».

Вместо этого она поощряла Эрриэнжел к поиску своей собственной формы, и вскоре Эрриэнжел остановилась на древнем искусстве Старой Земли — ювелирных изделиях из тонких проволочек и плавленного стекла. Она приобрела определенную степень мастерства в этом ремесле, которая усилила её удовлетворение. Никто из её друзей не мог создать ничего похожего без помощи концептуализаторов и синтезаторов, и ей было приятно отделяться от них… человеку особенной сущности.

Но со временем она сделала достаточно колец для всех своих друзей. Её друзья больше не принимали её подарки с искренним восторгом, и ей стало неспокойно. Она стала интересоваться своим портретом, который Ондайн держала в запретной для Эрриэнжел галерее.

Никакие замки не преграждали ей путь в галерею, и в конце концов однажды, чувствуя себя безопасно из-за чувств Ондайн, она решила глянуть на него.

Дверь открылась от её прикосновения и она вошла внутрь. Стены были переполнены холополями, которые теснились на каждой поверхности, несколько было размещено даже на потолке, и, казалось, что их объекты вот-вот упадут из своих рам.

Почти сразу же она поняла, что сделала ошибку.

Мужчины и женщины в этих полях были такими обычными: обыкновенные лица, банальные выражения, немодная одежда. Их фоновые окошки казалось отражали события неважного колорита и силы. Ничтожества.

Она шагнула поближе и всмотрелась в ближайшее изображение. На нём был мужчина с узким желтоватым лицом и большими влажными глазами. Он по-доброму улыбался, отчасти даже бессмысленно. Позади него была дюжина многогранных окон, каждое показывало домашнюю сцену — мужчина в маленькой квартире смотрит с женщиной сноэкран. Мужчина плавает с женщиной в бассейне без гравитации. Мужчина в постели с женщиной. Женщина кажется смутно знакомой.

С шоком Эрриэнжел узнала Ондайн в её более раннем и менее привлекательном теле.

Она подошла к следующему портрету, и к следующему, а потом поняла, что смотрит на портреты бывших любовников Ондайн.

Свой потрет она нашла в углу, где другие работы были раздвинуты, чтобы дать ему свободное место.

За исключением белой рамы из голой стены, он не многим отличался ото всех других, изображение прелестной, но во всём остальном обыкновенной, молодой женщины. Эрриэнжел затошнило. Во всех этих портретах, включая её, не было и следа энергии и присутствия, которые отличали другие работы в галереях Ондайн.

Она подошла ближе и посмотрела на окошки позади своего изображения.

Там был Гэрсо-Яо, висящий на шнуре. Она быстро отвела взгляд.

Напротив него был парень, которого она смутно помнила. Они встретились на роскошном сафари в заросших джунглями руинах, которые заполняли древнюю выемку, выдолбленную в стальной оболочке Дильвермуна. В миниатюре они делили палатку, счастливо сплетаясь друг с другом.

Позднее парень был убит мутировавшим зверем.

Здесь было интересное панно… Кажется оно показывало Ондайн и Эрриэнжел, которые вместе купались в огромной мраморной ванне — событие, которое ещё не произошло. На мгновение она почувствовала крохотный подъём предвкушения. Но в то же время решила, что Ондайн добавила эту сцену только ради вклада в композицию, только ради художественного эффекта двух красивых, помещённых рядом, тел.

«Что думаешь?» — спросила Ондайн своим низким хриплым голосом.

Эрриэнжел развернулась, испуганная. Ондайн прислонилась к стене, руки скрещены на груди, лицо замкнутое. Эрриэнжел почувствовала, как её обида уступает место краткой вспышке вины, а затем — более сильному импульсу гнева.

«Я не впечатлена так, как надеялась», — сказала Эрриэнжел.

«Прости».

«Это галерея твоих любимцев?» Эрриэнжел рывком указала на теснившиеся портреты.

«Когда-то, все они были моими любимыми». Она посмотрела вокруг и внезапно нежная улыбка затрепетала на её губах. «Не чувствуй себя плохо. Большинство считает невозможным любить реальность; но не я. Я предупреждала, чтобы ты не смотрела».