Возрастной предел последующим завоеваниям Табаров не устанавливал. Вступление в клан фундаторов науки открывало необозримое поле для личного вклада в исследование с большой буквы. Он должен совершить нечто такое, что раздвигало бы горизонт познания людьми окружающей среды в целом, подвигнуло бы общечеловеческий прогресс. На практике это означало: возглавить научную школу, стать руководителем одного из ведущих институтов, оказаться избранным в действительные члены академии…

В апреле этого года друзья и коллеги поздравили его с вступлением в пору «мужской зрелости», когда исполнилось сорок. Доктором он стал пять лет тому назад, раньше, чем достижение это виделось ему со студенческой скамьи. Выходит, первые два этапа восхождения покорились досрочно! Но все пять лет после защиты докторской Табаров упрямо шел к намеченной цели: накапливал материалы, сопоставлял работы других талантливых соискателей ученой степени, обобщал. Заодно формировал закономерности земных структур в некую собственную теорию. Условно он называл ее симметричной. С помощью изобретенного им метода ученый намеревался сделать переворот в геологической науке, снабдить нынешних разведчиков недр своей методикой ведения поиска.

Доктор наук вышел на исходный рубеж для атаки на сложившиеся и порядком надоевшие приемы разведки, которые, на его взгляд, уже тормозили весь фронт изысканий. Эрудиция и авторитет в своем деле у сорокалетнего теоретика были уже такими, что к нему без всякого смущения обращались за советом коллеги, начинавшие четвертью века раньше. В геологии он стал флагманом целого направления, именуемого металлогенией. В будущем его работы могут стать школой для нового поколения ученых. Однако вернемся к тому времени, когда Виктор Табаров лишь мечтал о подобной карьере.

В двадцать два года студента подстерегла первая опасность, едва не перечеркнувшая все его расчеты на будущее. Несмотря на честолюбивые планы и умение ограничивать себя в развлечениях, Виктор был юношей мечтательным, живым, способным серьезно увлечься. Мечты его охватывали мир от глубокого подземелья до немереных высот космоса. Правда, другие планеты его интересовали только как покорителя недр, не больше.

Итак, в жизнь юноши пришла, скажем точнее — ворвалась двадцать вторая весна… Непродолжительная сессия… Последний экзамен, прибавивший ему в зачетку еще одно «отлично»… В один из таких изнурительных по наполнению всякими событиями дней он, придя к себе в общежитие, прилег на койку и, смежив веки, подумывал о предстоящей практике с выездом в поле. Студента потревожил осторожный стук в дверь. Виктор вскочил на ноги и оказался нос к носу с однокурсницей Лидой Скворцовой.

— Входи, как раз о тебе думал, — проговорил Виктор, поправляя выбившийся из-под брюк край сорочки. С этой девушкой у него были отношения, которые деликатно можно назвать особыми. Умеющий держать себя в руках, Виктор всегда волновался при встрече с Лидой. Сейчас, похоже, все было наоборот. Лида присела у стола, несколько минут теребила в руках платочек, обмахнула зардевшееся лицо.

— Собираешься на практику?

— Да, ты угадала.

— Долго там пробудешь?

— Как всегда, до осени…

Небольшая пауза, вызванная напряжением в разговоре.

— Обо мне ты думал?

— Еще бы! — Виктор кинулся к ней, пытаясь обнять.

Лида вдруг отстранилась, не приняла его ласки.

— Витя, я плохо себя чувствую… У нас, наверное, будет ребенок.

— Обратись к врачу! — не задумываясь над услышанным, посоветовал Табаров.

— Я не шучу, Витек. Надо нам зарегистрироваться. Иначе… Не вынести позора…

Она опять вздохнула.

Табарова передернуло от этих слов. Он забегал из угла в угол, будто угодил на раскаленную сковороду.

— Лида, если сможешь, прости меня за ту глупость, когда я, выпив, приставал к тебе… Ты мне всегда нравилась, но… Какой из меня отец? Совсем не готов… Я собирался тебе сказать об этом и все почему-то откладывал. Надо было нам обоим проявить осторожность.

— Почему же ты не проявил осторожности? — Она смахнула со щеки слезинку. — Ну, ладно, сейчас не готов, это легко объяснимо для того, кто умеет лишь оправдывать свое поведение после. А когда ты будешь готовым воспитывать собственного ребенка?

— Позволь, о каком ребенке речь? Его еще нет и, возможно, не будет, а ты уже требуешь у меня ответа за его судьбу, воспитание, словно у законного мужа?!

Этот выкрик Виктора лишь ожесточил сокурсницу.

Голос Лиды вдруг стал сухим, отчетливым. Она еще быстрее заперебирала платочек в руках, ставший за время их разговора совсем влажным, и роняла слова, глядя в пол:

— Ладно, Табаров, посмотрим, что из всего этого выйдет…

Она, быть может, впервые за время их знакомства посмотрела на него вприщур, с презрением. Внезапные перемены в ней испугали Виктора. Ему тут же захотелось высказать ей всю правду как есть, какой бы она ни была горькой для обоих, а может уже и для троих, если Скворцова не послушается его совета избавиться от ребенка.

— Лида! — Виктор умоляюще скрестил на груди руки. — Нельзя мне сейчас и думать о семье. Два десятка лет понадобится для напряженной учебы, опытов, всевозможных исследований. У меня сейчас ни минуты свободной для себя. Какой из меня семьянин, подумай! Да, мы с тобою слишком разные… Ты — нежная, хрупкая, поэтичная… Ты будешь хорошей матерью ребенку, верной подругой мужу. Ты красивая, привыкла к поклонению. Я не воспитывал в себе достоинств мужа и отца, мой кумир не женщины, а наука. Да, я фанатик, что поделаешь? Извини, Лидочка, ты должна понять меня, если любишь…

— Но я же не матреха какая-нибудь, не ведающая что к чему! Я тоже собираюсь остаться в аспирантуре. Твоя мама помогла бы нам с малышом. Тем более она живет одна, души в тебе не чает! А я, может быть, в чем-то помогла бы тебе.

Из глаз ее снова сорвались две слезинки, побежали по бледным щекам вниз, упали на руку, крепко сжавшую платок.

— О какой помощи говоришь, если ты и сейчас не вдумываешься в мои слова, настаиваешь на своем?! — воскликнул Виктор в отчаянии. — Неужели ты не замечала наших аспирантов, поселившихся с женами и отпрысками в общежитии? Поженившись студентами, они не ведают теперь ни сна, ни отдыха, носятся с пузырьками да авоськами по магазинам, напрашиваются в грузчики на базах, чтобы заработать на хлеб внезапно появившимся иждивенцам. В непролазной нужде они давно забыли, что такое любовь и какими судьбами очутились в капкане, называемом семьей. Посмотри на Сергеевых… Саша превратился в ходячий скелет, несмотря на свои двадцать четыре, Катя в немытом переднике и с распатланными волосами, когда на кухне, выглядит старше своей матери… А ей чуть за двадцать… Во имя чего их страдания? Во имя нежных чувств? Силу их и красоту давно высосала нужда… А дальше будет не лучше! К тридцати язва желудка и покалывание в области сердца, к сорока инвалидность, равнодушие ко всему, развод из-за частых скандалов… Вот тебе готовый портрет иждивенца в науке, статиста, беспомощного служащего в какой-нибудь конторе. Жизнь ради прокормления кучки детей и озлобленной неудачами жены, лишившейся всяких иллюзий.

— Ладно, Табаров, — Лида поднялась, поправляя юбку. — Ты реалист, конечно. Иди в свою науку… Скажи лишь, как записать дитя после рождения? Я все же решила осчастливить тебя, буду рожать… А вдруг с наукой не повезет, хоть ребенок останется воспоминанием о молодых годах… Отцом тебя записывать? Или ты хочешь быть прочерком в метрике своего ребенка?

Табаров не мигая смотрел на Лиду, будто хотел удостовериться в серьезности ее слов. Кажется, она выносила ему приговор, с намеком на возможную неудачу в жизни? Ее всегда улыбчивые, широко распахнутые глаза смотрели на него с ненавистью. И они уже не казались ему столь голубыми.

Шагнул вслед, когда она поспешно направилась к двери.

— Лидочка, — окликнул он дрогнувшим голосом. — Мы сами еще дети! Зачем такая обуза?! Избавься от ребенка, и мы будем опять друзьями.

Скворцова обернулась и с размаху ударила его по щеке.