ЭПИЛОГ

1

Последние дни августа… Щедрое на дары природы лето уже иссякало, шло на убыль. Дымилась, исходила по утрам река, опутывались белесыми паутинами кусты боярышника, блекло убранство берез… Как девица на выданье, природа горного края меняла свой наряд, блистала красками, ткала диковинные узоры, которых не увидеть нигде больше. Небо словно для того очищается за ночь, чтобы в облаках не запуталась очередная цепочка журавлей. Задолго до восхода солнца золотятся венцы гор. Приглядишься и видишь с одной стороны натянутый неуловимой рукой ворсистый ковер, а с другой, что ближе к свету, — тонкий полог с цветной вышивкой. Гони вдоль распахнувшегося межгорья десятки километров, та же картина осенней ярмарки, приготовленной людям природой. Разве через какое-то время изменится цепочка гор, ниже станет или возвысится на пути да впишет в музыку окрестья свои ноты водопад или прокатится долом запоздавший громок…

В долинах у подножия гор, в седловинах между остроконечных сопок, сказочными островками у разводья неожиданно выплывет тихая стайка берез или борок из кедрачей и сосен. Все это: леса и горы, причудливо разлегшиеся вдоль дороги валуны — задумчиво смотрится в присмиревшие августовские воды. Вбирая в себя, лаская притемненными у берега струями, разлившаяся гладь совершает совместно с небом и землей некий танец вечного движения, создавая гармонию красоты, вынашивая в себе новую весну, новое лето…

Можно часами смотреть на опущенное в глубину исполинского водоема небо, на вершину горы, опустившуюся на самое дно, и чувствовать, как ты сам постепенно превращаешься в частицу вечного мира, ничуть не жалея о том, уверенный, что природа поделится с тобою таинствами бессмертия и ты пробудишься вместе с нею для новой жизни…

Место это с горами, водами и полыхающими до глубоких зазимков красками горняки зовут Айна, что означает «зеркало».

Для горняцкого люда оно имеет еще одно определение — тихая пристань, расположенная на самом краю напряженной трудовой недели. Всех успокоит, освежит прохладными водами, одарит уловом или лукошком с грибами Айна. Нашепчет свои сказы о лучшем завтрашнем дне и о новом свидании.

По берегам тихих вод вытянулись рядки небольших коттеджей. Есть здание профилактория, дома отдыха… У самой воды — пляж, лежаки, выкрашенные в синюю краску плоскодонки. Вблизи столовой — небольшой фонтанчик.

После изнурительного заседания комиссии Казтугановы приехали сюда всей семьей. Они заняли отдельное деревянное строение на четыре койки. Назкену досталась раскладушка, и он считал себя удачливее других. Ее можно было перетаскивать с места на место, куда угодно, даже в тень кедра, что одиноко высился у самой воды. О таком отдыхе, чтобы всем вместе, они мечтали много лет. Надумал поразмяться — отправляйся сразу после завтрака в горы, ищи грибы в лесу, собирай дикие орехи по окрестью; позовет к себе прохладная волна — садись в лодку, греби сколько вздумаешь, прихвати с собой удочку; припечет солнце — растянись на лежаке и подставь ему свою спину… И все эти удовольствия здесь — на выбор, облюбуй всяк для себя, что душе угодно! Надоест одно — переключайся на другое, никто не осудит за внезапный каприз…

Меруерт ликовала, видя свою кочевую семейку в одной стае… С тех далеких времен, когда они с Казыбеком зажгли огонь очага, им не выпадало и недели, чтобы вот так беспечно отдавались бы ничегонеделанию. В Актасе Казыбек всегда занят. Пока были молоды, как-то меньше замечалось напряжение и нехватка времени друг для друга. Благо, что прибивались к дому на ночь!

В те ранние годы семейной жизни супруги хитрили перед собою, отказываясь от положенного отпуска, заменяли его денежным содержанием… Так в один год купили Меруерт шубу, служившую ей семь сезонов бессменным одеянием. За отпускные приобрели софу, где могли спать их двойняшки… А если удавалось выкроить от ежедневной занятости неделю, Казыбек уезжал в Жартас помочь родителям.

Глава семьи попросту не умел отдыхать. Слонялся по улицам или валялся в постели с книгой в руках. Считал эти дни напрасно выпавшими из жизни. Супруги полагали: курорты не для них, туда ездят испорченные люди, хронические бездельники или неизлечимые больные. Ни к тем, ни к другим они себя не причисляли. Казыбек был стойким к сквознякам, от любого недуга перемогался на ногах, никогда не бюллетенил. Так они жили до переезда в Алма-Ату. На новом месте их ждал период обустройства, а потом подкатила командировка в Алжир…

Казыбек вообще никогда не ждал подвоха со стороны организма, убежденный, что всякие болезни внедряются в человека после пятидесяти, когда жизнь уже на исходе и нечего за нее цепляться. К той поре дети станут на ноги и, собственно, о чем жалеть, если что-нибудь и случится…

По вечерам в Айне на танцевальной площадке наигрывал духовой оркестр металлургов, в летнем кинотеатре показывали кинокартины. У Меруерт обнаружилось пристрастие к индийским фильмам, и она, прихватив обеих девочек, а иногда и Назкена, уходила на весь вечер.

Казыбеку нравилось, пока не угас день, бродить по лесу с лукошком. Он закормил всех свежими грибами, которые умел сам по давней привычке вкусно приготовить, пробовал сушить, но из этого желания ничего не вышло, не хватало терпения… Цивилизованная жизнь с легкой музыкой и кино его не интересовала. Взятую из библиотеки книгу он так и не удосужился раскрыть, на газеты набрасывался жадно и тоже ограничивался чтением заголовков да одной-двух заметок с четвертой полосы.

Излюбленным местом уединения стал для него Аютас. Медвежий камень.

С тех пор как сюда стали приходить люди, в приречной местности этой каждый мысок, утес и островок получил свое название. Медвежьим стал громадный валун, обнаруженный на дне ущелья. Другой, подобный, выткнувшийся из воды на середине водохранилища, обрел имя Коянкулака — Заячье ухо. Никто о происхождении таких названий особенно не задумывался. Во всем этом была человеческая фантазия, радость первооткрывателей. Возможно, путник, давший название камню, что в ущелье, и сейчас приходит к нему, пусть изредка. Не исключено, что судьба увела его далеко от здешних троп.

Узкая, едва различимая среди папоротников дорожка приводила Казыбека к Медвежьему логу. Завтраком ему был стакан кофе, приготовленный в термосе впрок. Поводырем служила сучковатая палица, которой он раздвигал ветви в поисках грибов. В руке небольшая, почти невесомая корзина. Остальное все при нем: его мысли, его переживания, его настроение. Дышалось легко, лесной воздух сам заполнял грудь, тело становилось почти неощутимым. Сколько бы ни бродил Казыбек вблизи камня или на удалении от него, никогда не уставал.

На второй или на третий день он забыл напрочь о том, что жил в больших городах, дышал раскаленным воздухом пустыни, волновался из-за квартиры с ванной… Природа создала ему здесь такое множество удобств, о каких и мечтать не может любой самый взыскательный урбанист. Однако Казыбек был деловым человеком и хорошо понимал: он пришел в жизнь для созидания, а значит, покой не может быть для него вечным.

Удалившись от лагеря до ощущения полной изоляции, Казыбек сбрасывал с себя одежду, раздевался донага, долго плескался вблизи валуна. Подражая другим, дающим названия камням и тропам, Казыбек именовал свое утреннее омовение в водах «хвойными ваннами», — над чистыми, как слеза ребенка, струями витал густой смолистый воздух тайги… Почувствовав голод и легкий озноб от длительного пребывания в воде, возвращался к своему коттеджу на территории дома отдыха…

Если Меруерт с детьми еще спала, он тихонько брал кастрюлю и спешил на общую для отдыхающих кухню, приносил завтрак на всех. Повара никогда не упрекали его за опоздание, не спешили с обидами за раннее появление, если пища была не готова. Казыбек ко всему здесь и ко всем относился умиротворенно, воспринимал жизнь, какая она есть.

Случалось, отоспавшиеся на свежем воздухе дети буквально дурели от избытка приятных ощущений и загородной вольницы. Они наседали на отца с требованиями покатать на лодке, и тогда ему ничего не оставалось, как брести всей компанией к берегу, выбирать плоскодонку попросторнее и отправляться в поисках необитаемых лагун. И тогда начинался конкурс: кто лучшее название придумает еще одному уголку рая.