Бальдас был дисциплинированным офицером. Он вытянулся, откозырял, стуча коваными ботинками, зашагал к двери.
В душе Райкоса боролись два побуждения: чувство давней дружбы, привязанности к человеку, спасшему ему жизнь, и мстительная ненависть к нему. Странно все-таки устроена человеческая натура. Несмотря ни на что, стук ботинок шагавшего к выходу Бальдаса отдавался болезненным эхом в груди Райкоса. Когда тот взялся за ручку двери, он не выдержал, поднялся и крикнул:
- Стойте, Бальдас!
Начальник охраны обернулся. Радость блеснула у него в глазах. Но Райкос сдержал свой порыв.
- Когда увидите капитана Хурделицына, передайте ему мой поклон, а также Елене Ксантус... Скажите, что я приеду к ним... Доброго вам пути, Бальдас. Прощайте!
- Прощайте, губернатор...
Не раз потом Райкос мысленно упрекал себя за этот порыв. За то, что пожелал доброго пути убийце... "Как я мог сделать это? Ничтожный, слабый человек", - корил он себя. Но слово - не воробей, вылетело - не воротишь.
Когда закрылась за Бальдасом дверь, Райкос почувствовал, что встреча с ним как бы встряхнула его, освободила от депрессии, в которой он находился после смерти Анны. Вспомнилось, как еще совсем недавно он убеждал ее не поддаваться тоске. А сам, как только придавило горе, не находит сил его преодолеть - раскис... Он оглядел кабинет: гора неразобранных писем и пакетов на столе, несъеденный вчерашний обед, разбросанная на диване постель - и, выругав себя, подошел к зеркалу. Глянул на свое отражение - похудевшее, заросшее рыжеватой щетиной лицо, всклокоченные волосы. Он вызвал ординарца, приказал привести цирюльника, приготовить ванну и навести порядок в кабинете.
Через час выбритый, постриженный, освеженный Райкос пригласил в прибранный кабинет Пепо и взялся с ним разбирать гору корреспонденции, выросшую за эти дни на его столе. За этим занятием и застала его депутация военных и гражданских чинов города.
Члены депутации обрадовались, воочью убедившись, что губернатор в добром здравии исполняет свои служебные обязанности, - значит, слухи о его болезни не соответствуют фактам. Незаметно для Райкоса они переглянулись между собой, пожелали губернатору здоровья и благоденствия, успехов в его деятельности на благо Греции и города, вежливо откланялись и чинно удалились.
Вечером, оседлав лошадь, Райкос в сопровождении Пепо и ординарцев поехал на могилу Анны.
Кладбище находилось за городом, на склоне холма, поросшего чахлым колючим кустарником. В глубокой древности на этом месте стоял некрополь город мертвых; среди покрытых зеленовато-черным лишайником каменных крестов кое-где еще проглядывали беломраморные обломки античных надгробий. С помощью кладбищенского монаха-калугера Райкос отыскал небольшой холмик сухой красноватой глины, придавленный свежевырубленным из крохкого известняка крестом.
По уверению калугера, это и была могила Анны Фаоти, гречанки с итальянской фамилией. Ее похоронили рядом с мужем и сыновьями.
Райкос опустился на колени, поцеловал шершавый край креста, и странная слабость охватила его. Он настолько обессилел, что так и простоял на коленях все время, пока калугер, дымя кадилом, читал нараспев заупокойные псалмы.
Слушая завывание калугера, Райкос закрывал глаза, и перед ним возникал образ Анны. Такой, какую он видел живой в их последнее свидание, - молодую женщину, настолько стройную и гибкую, что ее можно было бы принять за юную девушку, если бы не белые, совсем седые волосы.
Когда заупокойная месса закончилась, он вскочил на коня и, уже сидя в седле, бросил прощальный взгляд на безмолвный холмик.
Он тронул шпорами коня и поскакал навстречу новым заботам и битвам.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. МЕТКИЙ ВЫСТРЕЛ
Слова Бальдаса о ядовитых змеях вспомнились Райкосу, когда пуля сорвала с его головы шляпу. Просто удивительно, как он уцелел! Если бы пуля летела хотя бы на полпальца ниже, она бы наверняка продырявила ему голову.
...Это случилось через несколько дней после разговора с Бальдасом, когда, возвращаясь из проверки сторожевых постов, Райкос со своей свитой въехал на коне в узкую улицу предместья. Стреляли почти в упор из окна полуразвалившегося ветхого домика. Пепо, который стал начальником охраны и теперь повсюду сопровождал Райкоса, не мешкая, разрядил свой пистолет в окошко. Затем, соскочив с коня, бросился к домику и увидел распростертого на полу чернобородого мужчину. Возле него валялся штуцер* и коробка с рассыпанными патронами. На добротном синем сукне кафтана, в который был одет чернобородый, с левой стороны груди растекалось темно-багровое пятно.
_______________
* Ш т у ц е р - нарезное ружье.
Пепо поднял штуцер. Это было новенькое английское ружье. Рядом лежал незагнанный в ствол патрон. Видимо, чернобородый не успел перезарядить штуцер, когда пуля Пепо случайно прострелила ему сердце. Случайно - это Пепо понял сразу же, потому что он стрелял, не имея времени прицелиться, наугад по неясному силуэту, мелькнувшему в окне.
Подбежавшие солдаты обыскали убитого, внимательно посмотрели на его чернобородое лицо. Стрелявшего узнали и Пепо, и подошедший Райкос.
Это был известный богатый негоциант из знатной семьи каджабашей потомков крупных феодалов. Он приходил на прием к Райкосу хлопотать об освобождении из тюрьмы брата, такого же богача-коммерсанта, ограбившего ремесленника, недавно обосновавшегося в городе. Суд справедливо приговорил грабителя к заключению. И Райкос утвердил приговор.
- Но ведь мой брат из благородной семьи, господин губернатор! аргументировал свое ходатайство богатый негоциант.
- Не сомневаюсь, что ваш брат из благородного семейства. Но перед законом все равны...
- Что вы говорите! - покраснел от гнева негоциант. - Разве можно ставить на одну доску моего брата и какого-то гончара... Ничего не случится, если мы проучим простонародную сволочь... Пусть знают свое место... Турки с ними не очень-то церемонились...
- Но ведь мы не турки, господин негоциант.
- Вы не должны ставить знак равенства между моим благородным братом и каким-то гончаром, - упорствовал негоциант.
- Закон обязан охранять и простолюдина, согласитесь.
- Вы якобинец! Разве вы не понимаете, что нельзя равнять благородных людей с чернью? Это дико: благородный человек будет страдать в тюрьме из-за какого-то ремесленника... Поймите, так мы можем докатиться до анархии, до революции...
- Если вы считаете, что благородным людям можно безнаказанно заниматься разбоем, то вы заблуждаетесь. Ваш брат наказан справедливо.
- Кажется, мы говорили на разных языках... - вдруг с напускным добродушием улыбнулся чернобородый. - Мы найдем с вами общий язык. Продолжая улыбаться, он вынул из кармана увесистый кошелек. - Думаю, вы будете довольны. - В ладони негоцианта блеснула пригоршня золотых дукатов. - Надеюсь...
Он не договорил: бросив взгляд на губернатора, увидел, как побелело его лицо.
- Вон отсюда, грязная мразь!!!
Судорожно сжимая в руке дукаты, негоциант стремительно вышел из кабинета.
Только на улице он пришел в себя от страха.
- Черт побери этого губернатора! Хуже любого паши: тот при виде золота становится добрым. А это - якобинец. Настоящий якобинец. Ничего, мы еще сочтемся с тобой...
Райкос как завороженный смотрел на человека, который несколько минут назад чуть было злодейски не убил его, а теперь унес в могилу свою ненависть к нему. Райкоса больше всего интересовали причины этой ненависти. Он припомнил, что ему уже не раз приходилось слышать ропот греческой знати в адрес республиканского правительства за его демократические преобразования в стране. Греческая знать с нескрываемым раздражением встречала любые шаги новой власти, направленные на то, чтобы вырвать народ из мрака невежества, бесправия и нищеты. Даже самые робкие начинания в этой области вызывали у феодалов гнев. Учреждение судов приводило каджабашей, фанариотов и приматов в бешенство. Эти аристократы, ползавшие на животе перед османами и получавшие от них за свое раболепное пресмыкательство чины, теперь, при республике, страшно боялись потерять свои привилегии. Они считали, что простой народ следует по-прежнему держать в невежестве и бесправии. Аристократия так судорожно цеплялась за свое положение, что готова была пойти на сговор даже со злейшими врагами народа.