И вдруг 3 сентября, утром, в виду Аяна показа­лось судно. Оно направлялось прямо в порт. Все бро­сились к берегу. «Может быть, это «Байкал»!» – пере­кликались люди. «Судно незнакомое, под русским флагом». – «Неужели наконец «Байкал»?» – «Бай­кал» и есть!»

Быстро были спущены на воду шлюпки, и не ус­пел «Байкал» бросить якоря, как на борт транспор­та уже взобрался Корсаков, подошедший на быстро­ходном вельботе; за ним приближался двенадцативесельный катер Муравьева.

– Откуда вы? – крикнул Муравьев еще издали, увидев стоящего у трапа Невельского.

– Сахалин – остров! Вход в лиман реки Амур возможен для мореходных судов с севера и с юга! Вековое заблуждение положительно рассеяно! – в мегафон отвечал Невельской.

В тесной каюте командира «Байкала» Муравьев со свитой еле разместился. С волнением и любопыт­ством все слушали Невельского, рассказывающего о своем плавании и сделанных открытиях. Это были счастливые, неомраченные часы радости для Невель­ского, часы его триумфа. Радовались и торжествова­ли все встречавшие его, кроме Завойко. Вот что пи­шет в своих воспоминаниях Струве, бывший очевид­цем этой встречи:

«Несомненно радовался вместе с нами и В. С. За­войко, но нельзя было не заметить, что, в то время как мы все с увлечением вслушивались в интересные рассказы Невельского и его спутников о сделанных ими важных открытиях, он, со своей стороны, с осторожностью и необыкновенною сдержанностью к ним относился. Знакомым с ходом дела это было вполне понятно: через В. С. Завойко в конце 1846 года были доставлены председателю Главного правления Рос­сийско-Американской компании Ф. П. Врангелю, бли­жайшему его родственнику, журнал и карта описи Амурского лимана, составленной поручиком Гавриловым...»[29]

Муравьев со свитой и Невельской с офицерами со­шли на берег. Торжественный пир и ликование дли­лось до глубокой ночи.

На другой день из Аяна в Петербург был отправ­лен курьером Корсаков, который вез с собой рапорт Невельского о сделанных открытиях и донесение ге­нерал-губернатора.

...«Множество предшествовавших экспедиций (к бе­регу Сахалинскому), – писал Муравьев, – достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечест­венной пользы по тому истинно русскому смыслу, с которым действовал Невельской»[30].

Пятого сентября Муравьев через скалистый хре­бет Джугджур отправился в Якутск и дальше, а Не­вельской на своем «Байкале» пошел в Охотск, чтобы сдать там транспорт и команду. «Байкал» медленно отходил от берега. Скалистые утесы закрывали Аянскую бухту и группу домиков у подножия скал. Се­рое гладкое море медленно поглощало обрывистые берега. В туманные дали, чуть покачиваясь, уходил транспорт.

X. НАЧАЛО РАЗНОГЛАСИЙ С МУРАВЬЕВЫМ.

БАЛ У ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА

Сдав в Охотске «Байкал», Невельской с офицера­ми догнал Муравьева в Якутске. Невельской просил генерал-губернатора отправить к устью Амура этой же зимою Д. И. Орлова для наблюдения за вскры­тием реки, лимана и залива Счастья.

Муравьев тут же послал письменное распоряже­ние об этом Завойко.

В Якутске Невельской занялся приведением в по­рядок журналов и карт. Еще с дороги из Алдана Му­равьев в письме Перовскому следующим образом оценивал работу Невельского: «...встретился и с Не­вельским, который превосходно исполнил свое пору­чение и с такою полнотою, быстротою, добросовест­ностью и смыслом, что ему могут позавидовать и бессмертный Крузенштерн и всеведущий Миддендорф...» Высоко оценивая подвиг Невельского и как будто до­статочно понимая всю важность его открытий, Му­равьев по приезде в Иркутск отправил подробный план развития и укрепления тихоокеанских владе­ний России, игнорируя эти открытия и делая основ­ной упор на лучшее устройство Аянского тракта и Аяна.

В этом своем представлении о необходимости ря­да мероприятий на Тихом (Восточном, как говорилось тогда) океане Муравьев настаивал на всемерном ук­реплении Петропавловска, так как хотел сделать его первоклассной крепостью,

Большое место отводилось мерам для лучшего устройства Аянского порта и постройке проезжей до­роги отсюда до Якутска.

Представление было составлено очень подробно, со множеством карт и чертежей, некоторые из них были сделаны собственноручно Муравьевым. Петро­павловск генерал предполагал укрепить тремястами орудий большого калибра. Батареи он размещал сам на прилагаемом плане.

По приезде в Иркутск Невельской был принят ге­нерал-губернатором. Беседа началась почти друже­ски. Окрыленный успехом своей первой попытки, Не­вельской горел желанием приступить к дальнейшим действиям по составленному им плану. Муравьев в свою очередь жаждал понимающего слушателя, что­бы поделиться своими новыми планами, возникшими у него после посещения Камчатки. Столкновение было неизбежно. Муравьев ожидал комплиментов, но, к изумлению, увидел перед собою резкого и беспо­щадного критика, и притом критика с государствен­ным умом, дальновидностью и всесторонне знающего предмет.

Невельской, видя такую «измену» любимому делу, потеряв всякую дипломатическую тонкость обраще­ния, с холодной яростью по пунктам разбил все планы Муравьева, доказывая их ошибочность. Не очень-то приятно выслушивать уничтожающую кри­тику, как бы ни была она справедлива, критику, сво­дящую на нет то, что любовно вынашивалось. Осо­бенно тяжко снести это человеку, подобному Муравье­ву, обладающему большим самомнением и самолю­бием. Однако трудно было спорить с Невельским, когда он выступал во всеоружии глубокого знания вопроса. И, вероятно, с этой встречи появилась та трещина в отношениях Муравьева и Невельского, ко­торая выросла впоследствии в глубокую пропасть.

Невельской доказывал, что так усиливать и укреп­лять Петропавловск, не имея возможности снабжать его в случае войны, – бессмысленно, ибо лишенная поддержки крепость неизбежно попадет в руки непри­ятеля, и чем сильнее будет она вооружена, тем более богатая добыча достанется врагу. А негодность сухо­путных путей и невозможность снабжения Камчатки с моря в случае войны с морскими державами несом­ненны.

– Кроме того, – говорил Невельской, – подроб­ные и тщательные исследования установили, что на Охотском побережье нет сколько-нибудь удобной га­вани, включая сюда и Аянский порт, а потому и не­благоразумно затрачивать большие средства на со­оружение порта там, где суда всегда могут подверг­нуться риску кораблекрушения.

Он горячо убеждал Муравьева в том, что все рас­ходы на устройство нового тракта по реке Мае и но­вого порта в Аяне непроизводительны. Ведь сейчас, когда выяснилось, что Амур доступен с моря, стало ясно, что лучшего пути из глубин Сибири к побе­режью не найти. Невельской доказывал Муравьеву, что побережье Татарского пролива – дополнение Амурского бассейна и на этом побережье следует ис­кать удобных гаваней[31] для устройства порта. Такой порт может легко снабжаться и получать подкрепле­ния из Восточной Сибири безопасным от врага пу­тем. Такой порт может действительно стать русской твердыней на Тихом океане, и Россия приобретет здесь должное политическое значение с гораздо меньшими морскими силами, чем это потребуется для других держав в этих водах. Вместо того чтобы тратить огромные средства и усилия на укрепление Петропав­ловска, на прокладку дороги в Аян и устройство там порта, надо хотя бы часть средств отвести на под­робные исследования Приамурского края, а усилия обратить на его освоение.

Невельской развернул перед Муравьевым обширную программу действий, тут же приводя примерные цифры потребных войск, снаряжения, судов и т. д. Он говорил убедительно, но все это осталось втуне, не­смотря на то, что Муравьев как будто и был поколеб­лен его доводами. На «высочайшее имя» уже была послана бумага, и менять что-либо оказалось поздно. В конце декабря поступило сообщение об утверж­дении плана Муравьева почти полностью.

Вместе с утверждением плана пришло дозволение не посылать экспедицию Ахте для проведения границ, а направить ее по усмотрению генерал-губернатора для исследования Удского края. Тогда же стало из­вестно, что в Петербурге сочли поступок Невельско­го дерзким и подлежащим наказанию, а открытиям его не поверили. Несмотря на это, по морскому ве­домству за образцовый рейс «Байкала» от Кронштад­та до Петропавловска, за скорую и сохранную до­ставку груза и сбережение здоровья команды Невельской был произведен в капитаны 2-го ранга[32], офицеры – в следующие чины и награждены орде­нами.