Радости, расчеты, тревоги, надежды - все кружилось, вихрилось,

беспрерывно, путано. Переживая эту бурю, Ганна вместе с тем ловила каждое

слово Параски...

- Работы хватит! Была бы охота! - подзадоривала ее Параска. - Детей у

нас знаешь сколько? Сто семь! Как ни смотри, а грязи за день наволокут -

за голову схватишься!

Правда, мы завели такой порядок: дети сами и убирать должны, и пол

скрести! Только разве они одни сделают все как надо! Два класса, коридор!

Да парты, да двери, да окна!.. Работы - лишь бы охота была! - Параска

подхватила Ганну под локоть, сказала с увлечением: - Весной огород

сообразим - на зависть всему району!.. А?

- Смотри, чтоб потом... не пожалела! - только и сказала Ганна.

Параска поняла, поклялась:

- И ты не пожалеешь!..

3

Сразу после этого они разошлись. Ганна направилась назад, в Курени,

чуть не бегом. Ноги ее, казалось, едва касались намокшей от дождей,

охолодавшей земли; в руках, во всем теле чувствовала она нетерпеливую

радостную силу, неудержимое стремление.

Но не прошла Ганна и полверсты, как вдруг с разбегу остановилась,

оглянулась. Беспокойный взгляд летел уже туда, куда шла Параска, с тоскою,

с нетерпением ловил даль дороги. Параски не было видно. Торчали только

сосны да вербы на кладбище.

Ветер бил в лицо, в грудь, и Ганна клонилась навстречу ему; было

похоже, что она намеревалась броситься за Параской. От ветра глаза

щурились, и это еще больше придавало лицу выражение решительности.

"Куда я иду? Зачем иду?! - мелькали мысли. - Батьку сказать? Зачем?

Поможет разве? Утешит ли это его? Придет время - узнает все... Скажешь

сейчас - еще до мачехи дойдет! Шум подымут. Добро пойти забрать? Жалко мне

добра того теперь! Что летошнего снегу! Пусть сгорит оно, пропадет

пропадом!.. Вместе с Корчами!.. Нет, забрать надо!

Какое оно ни на есть, там ведь - мамины ботинки! Чтоб они у Корчей

пропадали! Да и то - кофту хоть да юбку чистую иметь бы! Переодеться ведь

во что-то надо будет! .. Забрать надо!.. Мог бы, конечно, и батько взять!

Еще этих хлопот не хватало ему! Очень приятно ему будет показываться там

после всего! Да и вырвешь у них потом!.."

Когда шла к селу, словно бы следившему за ней хмурыми окошками,

дворами, стрехами хат и хлевов, чувствовала, как в груди растет и растет

тревога. Тревога охватила и когда глянула на родную хату, на купу черных

груш, на двор, по которому из хлева шла мачеха. Тревога еще усилилась,

когда пошла загуменной дорогой, все ближе, ближе к Корчам.

"Надо выбраться так, чтоб не заметил никто. Чтоб и подозрения не было

никакого... Конечно, чтоб на дороге ни старика не было, ни Евхима. Вот,

может, теперь и решиться.

Евхим, наверное, еще не вернулся!.. Забрать мамины ботинки, юбку, кофту

- и все. И ничего больше!.. И убежать скорей, никому не сказав!.. Лесом

убежать, чтоб не видел никто! Чтоб не вцепились сразу!.. Потом, конечно,

найдут!

А пусть потом грозятся, когда не одна буду! Когда под охраной, с

Параской! ..

А прибежит! Прибежит же! - подумала про Евхима. - Не уступит так! - В

груди похолодело. - Прилетит туда, как зверь ошалелый! Что ему школа, что

Параска!.. - Успокоила себя: - Прилетит - пусть прилетает! Пусть! Не

очень-то укусит!.. А и укусит - все равно! Все равно уж теперь!..

Хуже не будет!.."

Она была уже на Глушаковой усадьбе. Глаза удивительно остро схватывали

все, что появлялось перед нею, замечали:

гумно закрыто, старик, должно быть, в амбаре. Нет, и в амбаре - никого;

и сараи заперты. Еще из-за амбара высматривала - кто во дворе: чтоб Евхим,

не дай бог, не появился.

Не приперся не вовремя.

Степан под поветью колол дрова, выпрямился, смотрел на нее. Она будто

не заметила, будто с привычным безразличием прошла мимо. Возле хаты старик

вкапывал подпорку к столбу.

Столб в земле подгнил, и забор валился. Корч на минуту отвернулся,

держа заступ, метнул острый взгляд. Промштчал.

Ганна твердо ступила на свое крыльцо. Хотела сразу пойти на свою

половину, но тут выглянула с ведром свекровь, перехватила:

- Где ето шлялась?

Ганна едва сдержалась, чтоб не отрезать в ответ с ненавистью, но

стерпела: зачем заедаться, настораживать загодя!

- С Хведькой дома посидела.

Не ожидая, что скажет старуха, взялась за скобу дверей.

Когда закрыла их, подумала: торчат, словно сычи, оба, как назло! То

ходила по комнате, будто что-то делая, то садилась на кровать, то снова

вскакивала, топталась, - за что бы ни бралась, тревога, нетерпение не

оставляли ни на минуту... С волнением, с нетерпением, которые временами

овладевали так, что кажется, уже невозможно было сдерживаться,

посматривала во двор, на улицу, прислушивалась, ловила звуки из соседней

комнаты. Старик все копался у столбика, свекровь не возвращалась. Еще

немного - и, чего доброго, муженек у ворот появится, войдет в хату, а эти

все торчат и торчат на дороге.

Нетерпение вдруг перешло в злость, в решимость! Торчат - и пусть

торчат! Что ж, остерегаться их, унижаться перед ними?! Если на то пошло -

и Евхима она не боится!

И Евхим не остановит ее! Нет у нее страха! Просто шуму, разговоров

лишних не хотелось! Если ж так - пускай торчат там, сычи старые! Пройдет

она и так!.. Ганна расстелила на кровати платок, положила материны

ботинки, юбку, кофту... Пройдет и так! Услышала - кто-то вошел в Корчовы

сенцы, узнала - старуха. Выглянула в окно - старик все копался у забора...

Старуха что-то делала в сенцах, переставляла, гремела корытом, ведром.

Уже когда завязывала крепким узлом платок-узел, увидела: старика нет у

забора. Услышала: лязгнула щеколда, затопал на своей половине. Надевая

жакетку, невольно прислушивалась, ловила: щеколда вдруг лязгнула снова.

Старик подался кудато! Подбежала к окну - во дворе не было, узнала:

стукнула щеколда в калитке. Поплелся на улицу! Старуха одна в сенях.

Сени перегорожены, но, как только Ганна выйдет, старуха услышит,

высунется на крыльцо. Быть иначе не может! Подымет крик на все село!..

Пусть подымает!.. И все же мгновение выжидала, как бы собиралась с духом.

Перевязала заново узел...

Вот ведь счастье: старуха вошла в хату, зашаркала по полу. Притихла.

Полезла - догадалась Ганна - на печку!

Подремать захотела,

пользуясь тем, что старик ушел. Услышала через заколоченную дверь

глухое посапывание...

На дороге к гумну, к лесу - только Степан! Но Степан не опасен. Дорога

к гумну почти свободная! .. Почувствовала, как часто, будто подгоняя,

забилось сердце.

Может, удачно как раз обойдется все. Ганна осторожно, стараясь не

стучать, не скрипеть половицами, прошла по комнате. Краем уха уловила: на

половине стариков было тихо. Старуха только сопела. Слышала, как сердце

стучит все чаще, все веселей, как вся она становится непривычно

стремительной, легкой, - шагнула на крыльцо.

В то же мгновенье замерла: во двор, через калитку, входил Евхим. За

воротами стоял конь, и Евхим, видно, шел открыть ворота. Она

почувствовала, как сразу все отяжелело в ней, даже ноги подкосились; но

преодолела эту тяжесть. Тяжело сошла с крыльца, направилась через двор к

сараям, к гумну. Не думала, не рассуждала ни о чем. Не о чем было думать.

Только ждала.

Он, должно быть, следил, поглядывал вслед, не мог понять, что она

задумала. Но ворот не открывал, наблюдал, значит. Потом несколькими

широкими прыжками подскочил к ней, перехватил. Стал на дороге лицом к лицу.

- Куда?

Только бы не молчать, она ответила: