«Возьмут или не возьмут?»
Моя мать всюду поспевает, перешучивается и пересмеи
вается со всеми гостями. К ней подходит молодая веселая
женщина с усиками на губе, жена директора уездного
училища, которую все почему-то зовут Катя. Катя тоже
участвует в пьесе, и во время репетиций она всегда ока-
12
1
Сибирское выражение.
зывала мне особое внимание. Катя гладит меня по голове
и, обратившись к матери, спрашивает:
— А Ваничка будет на спектакле?
У меня даже сердце екает. Мать начинает ей что-то
говорить насчет гигиены и позднего времени, но Катя
только пренебрежительно поводит плечами и, звонко рас
хохотавшись, бросает:
— Иди ты с своей гигиеной! Жизнь-то один раз жи
вешь... Видишь, мальчишке до смерти хочется попасть на
спектакль, а ты его не пускаешь... На что это похоже?
И Катя опять гладит меня по голове. Я готов распла
каться.
Мать смотрит на мое лицо, понимает, что происходит
в моей душе, и... соглашается.
Я счастлив.
Я пляшу от .
радости вокруг стола: я пойду на спектакль!..
Все это я помню так, как если бы все это случилось
только вчера.. Но — странно! —в памяти моей совершенно
не сохранилось ни одного, даже самого бледного, воспо
минания о самом спектакле, на который я так рвался...
Это 1889 год. Мне уже шестой год.
Я уже читаю и не
много пишу. Мой отец отслуживает свою стипендию в
крохотном захолустном городишке Каинске Томской губер
нии. Мать занимается семьей, хозяйством и обществен
ной деятельностью, — в масштабах и формах своего вре
мени...
Дальше в моей памяти опять провал. Опять мрак и
тьма. И, наконец, с семи-восьми лет идут уже более
связные, более систематические воспоминания. Встает
картина детства. И так как для ребенка первым и самым
важным «кругом» его вселенной — по крайней мере, в
досоциалистическую эпоху — является семья, то я начну
описание своей жизни с характеристики моих родителей.
2. МОЙ ОТЕЦ
Раннее зимнее утро. За окнами еще почти темно. Небо
только начинает светлеть. На улице тихо. Так тепло и
уютно в постели. Так хочется, свернувшись клубком под
одеялом, прикорнуть еще на минутку... всего лишь на одну
минутку. Но нет! Нельзя! Половина восьмого — и надо,
обязательно надо вставать: иначе опоздаю в гимназию.
13
С неохотой подымаюсь с постели. Долго не могу по
пасть в свои штанишки. Долго умываюсь под железным
крашеным рукомойником, лениво плещась в тазу. На
конец я готов: одет, обут, умыт. Книги и тетради сло
жены в ранец. Иду в столовую пить чай, но по дороге
захожу в кабинет отца. Он уже на ногах, или, вернее, на
стуле. Каждое утро я нахожу его на одном и том же
месте, в одной и той же позе: он сидит за микроскопом у
стола, густо заставленного всякого рода колбами, трубоч
ками, баночками, препаратами.
— Здравствуй, папа!
— Здравствуй, Ваничка!
И отец, не отнимая одного глаза от микроскопа, дру
гим ласково здоровается со мной.
— Ты давно уже здесь?
— Нет, не так давно... Часика два.
Это значит, что отец встал в шесть часов утра, когда за
окном еще царила темная ночь, а квартира наша была на
полнена храпами и вздохами спящих. Я начинаю ласкаться
к отцу и звать его пить с нами чай.
— Иди, иди, Ваничка, — говорит отец, — пей чай, а то
опоздаешь. Я сейчас тоже приду.
Это «сейчас» продолжается, по крайней мере, полчаса.
Мать успевает напоить всех детей чаем, отдать кухарке
все распоряжения к обеду, наказать денщику Семену сде
лать нужные закупки в городе (отцу, как военному врачу,
полагался денщик), прежде чем отец, наконец, появляется
в столовой.
— Ну вот, ты опять опоздал, — недовольно встречает
его мать, — все остыло: и самовар, и шанежки... Когда
ты, наконец, станешь жить по-человечески?
— Ты не беспокойся, я и так обойдусь, — виноватым
голосом отвечает отец и молча принимается за холодный
чай и полуостывшие шанежки.
Я внимательно слежу за тем, как отец своими крепкими,
сильными зубами машинально пережевывает пищу, но я
вижу, что мысли его сейчас далеко от чайного стола.
Я знаю, где его мысли: они около того, что за несколь
ко минут перед тем он видел в окуляр своего микро
скопа...
Когда я думаю о своем отце, мне всегда приходит на
память только что описанная картина. Она типична, более
того, она характерна. Она ярко выражает самую сущность
14
![Перед бурей _4.jpg](https://litlife.club/books/268532/read/images/_4.jpg)
Мой отец.
натуры моего отца, его лучшее внутреннее «я» — с л у ж е-
н и е н а у к е . Это служение составляло душу его души.
Наука всегда была и до самого последнего дня осталась
его «богом», которому он отдавал свои силы, свое время,
свою энергию и отдал бы, если бы понадобилось, самую
жизнь. Отец был сделан из того теста, из которого в
прошлые века выходили мученики науки. Живя в эпоху,
когда костры, сжигавшие воинов человеческой мысли, по
гасли, он имел возможность служить своему «богу» в
более спокойной и нормальной обстановке. Однако науч
ный путь отца далеко не был усеян розами. Не раз на
этом пути встречались острые шипы, и об одном таком
случае я расскажу подробнее ниже.
Я не знаю, откуда у отца взялась столь всепоглоща
ющая страсть к науке. Должно быть, в этом отношении
он был самородком, потому что ни его происхождение,
ни его воспитание, ни условия его жизни не только не
могли способствовать развитию в нем склонностей к
научной работе, но, наоборот, способны были задушить
нее такие зачатки и тенденции.
Выходец из крестьянской семьи Херсонской губернии,
мой отец в девять лет остался круглым сиротой. Его взял
к себе дядя, живший в городе и служивший сторожем
при мужской гимназии в Кишиневе. Дядя был человек суро
вого нрава, и бедному сироте от него приходилось не
гладко, но у дяди была одна хорошая черта: он покло
нялся образованию. Будучи сам неграмотным, дядя уве
ровал в изречение: «Ученье — свет, неученье — тьма». Он
постоянно его повторял — не всегда кстати — и потому
твердо решил сделать из маленького Миши «человека».
Всякими правдами и неправдами дядя «определил» племян
ника в гимназию, при которой он служил, и поддерживал
его в первые годы учебы. Потом дядя умер, и с четыр
надцати лет мой отец, оставшись совсем один, должен
был сам заботиться о себе. На медные гроши, добывае
мые уроками, репетиторством и всякими иными случай
ными работами, он с горем пополам все-таки кончил гим
назию и вслед за тем поступил на физико-математический
факультет Новороссийского университета в Одессе. Это
был конец 70-х годов, когда в высшей школе в России
во все большем количестве стали появляться «разночин
ц ы » — поповичи, мещане, крестьянские дети. В 1882 году
отец кончил университет со званием «кандидата есте-
16
ственных наук» и вскоре после того женился на моей ма
тери. Казалось бы, на этом ему полагалось закончить
знакомство с науками, поступить на службу и заняться