Казалось, некому помешать такому намерению. После завтрака, покуривая, тайком наблюдал Вовка за деревом, выжидая, когда снимется и улетит к водокачке взрослая пара. Момент назревал удобный: люди ушли на прополку, на сенокос, а дома остались старухи да дети. Тишина, только куриное кудахтанье там и сям разносилось из палисадников и пустых хлевов.

Вот и улетели наконец взрослые аисты. Вовка спешно метнул окурок — не к чему терять время. Нина возилась на кухне — обед готовила.

Вовка предусмотрительно покосился на всякий случай по сторонам — улица пустовала, самое время было взбираться.

На траве под деревом и на листве березы белел сизый птичий помет. Цепляясь за сучья, Вовка то и дело на него натыкался, несколько капель упали ему на плечи и голову: аистята как бы смеялись над его намерениями. Это еще больше подхлестывало хмельное Вовкино рвение. Сноровисто и ловко, как по чердачной лестнице, карабкался он по сучьям к гнезду.

Будто совсем рядом и просто вроде бы добраться до него, но заглянуть внутрь не удается. Сооружалось гнездо когда-то на совесть и с немалой премудростью. Ветвистые сучки вокруг него кто-то спилил, что совершенно обескуражило Вовку. Широкое, с хворостяньм настилом гнездо нависало над головой слипшейся глыбой, мешало лезть дальше.

Держалось оно к тому же еще на колесе от телеги, плотно насаженном на спиленную верхушку дерева. Подновляя жилище, аисты наносили на колесо такую уйму хвороста, что разрушить или своротить его понадобились бы трос или трактор. Сейчас бы был кстати маленький ломик или топорик.

Пробуя крепость гнезда, Вовка снизу ткнул в него кулаком. И в тот же миг из-под каждой почти хворостины, из щелей с невообразимым чириканьем метнулись воробьи. Крупная птица, получалось, соседствовала с меньшей, и никто никому не мешал, жили они в ладу и согласии.

Удивленный этим, Вовка даже растерялся от воробьиного густого чириканья. Оно осыпало его со всех сторон, словно за каждым листком пряталось по воробью и каждый старался кричать громче другого. Птичий переполох разносился во все стороны от березы.

Соседка, тетка Мария, которую Вовка не сразу приметил, возилась в своем огороде и, как только воробьи расшумелись, подняла голову. Такого гвалта она не слышала ни разу. Что-то да значил он — воробьи без причины кричать не будут.

Тетка Мария пригляделась, сощурилась от яркого солнца и тотчас увидела, как над березой беспокойно закружили аисты. Затем вместе с аистятами они стали на край гнезда, призывая к спасению. Тревожный крик воробьев передался, должно быть, и аисту с аистихой, искавшим корм на лугу за огородами.

Под гнездом на дереве тетка Мария узрела человека.

— Тебе что там надо? — прокричала она, узнав отпускника.

Вовка притих, затаился, рассчитывая, что соседка, пошумев, успокоится. Но тетка Мария сразу поняла: птицам грозит беда. Она привыкла к их прилетам, отлетам, словно бы помогавшим ей в повседневных трудах и заботах.

— Не трожь их! Слезай сейчас же! Не то худо будет!

— Пошла ты… — отозвался, как показалось ему, негромко Вовка.

— Я те покажу сейчас! — пригрозила тетка Мария и, стряхивая с ладоней землю, быстро направилась из огорода к хлеву. — Я те покажу! — повторила она, спуская с цепи пса и одновременно натравливая: — Ату его! Ату!..

Взяв вдобавок стоявшую у сенных дверей палку, соседка вышла на улицу и стала пронзительно зазывать соседок:

— Бабы! Идите-ка сюда-а-а! Полюбуйтесь, гляньте на жернаковского отпускника!

Бабам, казалось, только этого и надо было. Они появились из дворов, будто нарочно прятались, пока не окажется Вовка на дереве под гнездом. Выходили на улицу, спрашивали, что стряслось.

— Вы поглядите-ка только! Гнездо с березы сваливает! — поясняла тетка Мария. — Кричу, а он не слезает!

— Совсем уж спятил!

— От пьянки, поди!

Бабы дружно, как сговорившись, принялись ругать Вовку; подбадриваемый голосами пес залаял у березы, царапая когтями кору. Сплошные бабьи крики, сгущаясь и нарастая, приближались. Только теперь до Вовки стало доходить происходящее.

Самым разумным было бы спрыгнуть и убежать. Но свались с такой высоты — не то что ноги, а и голову сломаешь. Мысль Вовки лихорадочно заметалась: не будь у березы пса, он так или иначе спрыгнул бы. Пес же пугал Вовку.

— Убери собаку! — крикнул он тетке Марии. Вовка смекнул: начни он убегать — собака сразу покусает его.

Соседка и ухом не повела, она и не думала торопиться, выжидая, когда бабы плотнее обступят березу, чтобы миром решить, как быть с супостатом Вовкой.

И с трезвой, небывалой до этого ясностью, понял он вдруг свое положение: главное — не обозлить баб, дать им успокоиться, как-то выдохнуться их гневу, а там попытаться уладить все подобру-поздорову.

Женщины меж тем не унимались. Тетка Степанида, с той же улицы, даже запустила в Вовку палкой, но не достала: он, обхватив ствол, укрылся за ним. Вовка ждал, терпеливо ждал, когда угомонятся внизу бабы, когда иссякнут их ярость и возмущение, минует взрыв и они начнут расходиться.

Неизвестно, чем бы вообще дело кончилось, если бы не вмешалась жена.

Нина вышла из дома на голоса и шум. Одного взгляда хватило ей, чтобы понять происходящее. Не теряя времени, кинулась спасать Вовку.

— Оставьте вы его, дурака! С похмелья он!

Деревенские тетки, однако же, не спешили расходиться: какая жена за мужа не вступится? Они лишь повернули настороженно головы к Нине.

— Мы его сейчас протрезвим, — многообещающе заметила тетка Степанида, отыскивая в траве ссохшийся ком. — Быстро образумим паршивца!

— Запомнит, как разорять невинную птицу! — добавила и тетка Мария.

Дело принимало оборот самый что ни на есть неблаговидный: женщины, совещаясь, поглядывали снизу на Вовку, держа бедолагу словно бы на прицеле. Тетка Мария, поднявшая переполох, первая же и высказала Нине:

— Мы, конечно, можем его и не тронуть…

— Вот спасибо, тетя Мария!

— Ты погоди с благодарностью-то! Лучше обещай нам, что завтра же увезешь муженька.

Бабы поддержали:

— Увози его, увози скорее!

— Развел тут пьянство!..

Последнее замечание задело Вовку особенно, от возмущения он чуть было не крикнул, что пили мужики и до него и после будут, но такая справедливость только бы подлила масла в огонь. Самое лучшее — молчать, сохраняя выдержку.

— Пусть посидит, пока милиция не приедет!

Неожиданный довод хорошего не сулил: из милиции, чего доброго, на работу письмо напишут.

— Вишь ты, какой разоритель сыскался! — доносилась снизу бабья разноголосица.

— Увезу я его, ну увезу! — заверяла Нина деревенских теток. — Только вы прежде-то дайте ему на землю спуститься.

— На землю, говоришь?

— А как же везти-то его?!

— Слезет — и опять за свое?

— Не позволю ему, — убеждала Нина, — в доме запру!

Серьезно и дельно будто бы рассуждала жена, как показалось теткам. Гомон приутих: хотелось и верить Нине, и посочувствовать — мало радостного с жернаковским баламутом.

— Значит, увезешь?

— Да сказала же!

— Ладно, договорились. Поверим тебе.

Условия примирения обеими сторонами были оговорены. Тетка Мария отвела от березы пса. Поскольку «пленник» молчал, отошли на дорогу и бабы. Нина, негодуя, ждала Вовку под деревом.

— Ну слезай! — позвала ома. — Заварил кашу, а я — расхлебывай. Предупреждала ведь! Экскаватор шумит — ничего, а тут птица, видите ли, ему помешала, — ворчала жена.

— Запугать вздумали… — косясь в сторону баб, хмыкнул Вовка, едва ступив на землю. — Не дождетесь моего отъезда, до конца лета назло пробуду!..

И как ни убеждала Нина, сколько ни доказывала, ни упрашивала — стоял Вовка Жернаков на своем: теперь-то бабы ему не страшны, голыми руками его не возьмут.

И в тот же день пустился по новой в загул. И неизвестно, сколько бы длился кутеж, не поползи по деревне слух: жернаковского отпускника высекли за милую душу бабы. И будто бы спустили даже портки и секли в самом что ни на есть естественном виде, били по мягкому общеизвестному месту. Пороли бы, наверно, и дальше, да спасла, выручила Нина. Вроде как силой отняла она Вовку и утащила на сеновал, где и лечила потом исполосованные места.