Василій Шалфеевъ

Послесловие Геннадия Барабтарло

Весьма вероятно, что этот рассказ Набокова — без заглавия, без точной даты — последний из неопубликованных. Собственно, дата на первой странице рукописи имеется (1925), но поставлена она очевидно много позже и по памяти. Скорее всего рассказ был написан летом 1926 года, когда Набоков из отчужденного любопытства прочел несколько книг молодых советских писателей из числа орнаментальных стилизаторов простонародной речи: «Виринею» Сейфуллиной, «Барсуки» Леонова, может быть кого-нибудь еще из «Серапионовых братцев». Этого рода узорчатый, будто-бы крестьянский, на самом же деле ярко-искусственный слог напрашивается на пародию, и можно думать, что Набоков поначалу это и имел в виду: чрезмерность, густота и настойчивость просторечий создают свойственную нарочитой имитации натянутость. Первые же фразы подводят к границе шаржа, и все, что за нею, должно, казалось бы, только подтверждать, что все это не всерьез.

Но если таково было первоначальное намерение, то скоро Набоков словно забывает о нем, усмешка уступает место грустной улыбке, подмигиванье — серьезному и даже несколько влажному выражению глаз. Так клоун, жонглируя полыми гирями, гримасничая и отдуваясь, как если бы они в самом деле были пудовыми, по ходу номера вдруг чувствует, что они каким-то образом и впрямь наливаются чугуном и нужно внимательно следить, чтобы не уронить одну из них себе на ногу, не то бутафорские слезы могут обернуться настоящими.

Дело тут в болезненно незаживавшей теме, которую Набоков выбрал для своего стилистического опыта: «человек», по-видимому бывший белый офицер, ежеминутно рискуя жизнью, в середине двадцатых годов переходит смертоносную советскую границу для того только, чтобы увидеть свой дом, из которого он и те, кто ему дорог, были безпощадно вышвырнуты. Вероятия погибнуть в этих случаях значительно превосходили шансы возвратиться невредимым в трагическую безопасность беженства. Но и обдумывать такую возможность было до того упоительно, что Набоков много раз разыгрывал ее в воображении — поэтическом, прозаическом, и даже драматическом (в пьесе «Человек из С.С.С.Р.»). В 1927-м и снова в 1928 году Набоков написал два стихотворения под названием «Расстрел»; второе страшно прозаической точностью описания, первое — одно из самых его пронзительных:

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать;

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

Мартын Эдельвейс, герой «Подвига», переходит финскую границу с совдепией и пропадает там, а Федор Годунов, герой «Дара», не раз совершает мучительную мысленную экспедицию в свое петербургское имение. В последний раз эта тема звучит, уже в другой тональности и как бы выдыхаясь, в последнем романе Набокова «Взгляни на арлекинов!», где повествователь — у которого те же инициалы, что у автора и очень похожие заглавия написанных книг — с фальшивым паспортом приезжает на три дня в Ленинград, но только особенный колер петербургских закатов да тень от гранитного парапета невской набережной вызвали у него в памяти город, где он родился, город, стоявший на том же месте, но под другим именем: теперь все казалось вытоптано, искажено и заменено на советский продукт — виды, звуки, запахи, и особенно речь.

Рукопись рассказа находится в архиве нью-йоркской публичной библиотеки. Отсутствие названия и некоторая внезапность начала могут навести на мысль, что не достает первой страницы. Однако глубокая отступка от края листа в начале и нумерация страниц от первой до восьмой (правда, сделанная позже, но зато скорее всего рукою Набокова или его вдовы) указывают на то, что текст по-видимому полный, причем это не черновик, но по крайней мере один раз перебеленный вариант. Он воспроизводится здесь так, как написан, т.е. согласно русскому правописанию; исправлены только явные описки. Четыре слова, по всей видимости, придуманы Набоковым специально, может быть в угоду первому замыслу о пародии. Несколько фарсовый псевдоним — созвучный его «Василию Шишкову» конца тридцатых годов, — может означать, что он собирался напечатать рассказ в каком-нибудь эмигрантском издании.

В Esquire, выходившем тогда в Чикаго, Набоков напечатал несколько своих вещей, в том числе английские версии таких знаменитых рассказов, как «Картофельный Эльф» и «Посещение музея» (последний описывает леденящий ужас человека, заурядный эмигрантский ночной кошмар которого сделался страшной явью: он неведомо как очутился на набережной Невы в конце тридцатых годов.) В Esquire же в 1969 году был помещен его восторженный отзыв на полет американских астронавтов на Луну. В этом месяце исполняется семьдесят пять лет эмиграции Набокова из Европы в Америку, где он перестал сочинять по-русски, но и в английских своих романах не оставил темы воображаемого возвращения в бывшую Россию — как бы ни понимать это слово.