Попавший затем в левую кормовую башню очередной японский крупнокалиберный снаряд перекосил ее, сделав попытки ремонта в море бессмысленными. Несмело, поначалу, занимающиеся пожары постепенно окрепли, и к моменту расхождения колонн, броненосец, казалось, дымился уже от носа до кормы. Попытки тушить очаги возгорания срывались новыми взрывами снарядов, осколки выбивали людей пожарных дивизионов и в клочки рвали шланги. Левый клюз был разворочен, практически разодран пополам. Его верхняя часть улетела в море, а в образовавшуюся дыру периодически захлестывали волны. От удара шестидюймового снаряда в вертикальную броню кормовой башни, вышла из строя система отката левого 12-дюймового орудия. Сама башня теперь поворачивалась очень медленно, с жутким скрипом перемалывая засевшие в мамеринце осколки. Через десять минут, попавший в то же место 8-дюймовый снаряд заставил ее временно прекратить огонь. Но как только с кормы вновь забухали двенадцатидюймовки, замолчала носовая башня главного калибра, получив удар в вертикальную броню снарядом неустановленного калибра.
Командир броненосца, каперанг Яковлев скрипнув зубами, причем в прямом смысле этого слова — слоем сажи от полыхающих пожаров в рубке было покрыто все, предложил стоявшему у прорези боевой рубки Григоровичу изменить курс сделав коордонат от противника. Иван Константинович, чью голову вместо фуражки украшала сделанная наспех закопченная повязка — следствие касательного ранения в лоб, чуть помедлив, согласился. Но не успел еще слегка кренящийся на левый борт броненосец начать маневр, как из телефонной трубки раздался радостный вопль сидящего на формарсе молодого сигнальщика Якушкина:
— Япошка взорвался! В клочья разнесло, третий с конца!
Несмотря на непрекращавшийся жестокий обстрел, офицеры и Верещагин толпой рванули из тесной боевой рубки. Они не могли отказать себе в удовольствии увидеть своими глазами то, ради чего они эти страшные полчаса терпели ужасающий обстрел. Первое, что заметил прямо перед собой Василий Васильевич, был японский броненосец в центре противостоящей линии, волочащий за собой огромный и жирный дымный султан. Из отрывистых реплик офицеров он понял, что это горит ровесник их корабля броненосец «Ясима». Но все смотрели не на это завораживающее, грозное зрелище, а куда-то вперед. Там, далеко, более чем в двух с половиной милях от «Петропавловска», из грибовидного облака взрыва выползал, быстро садясь носом, японский броненосный крейсер. Казалось, что в этот момент весь русский флот одновременно выдохнул одно слово:
— Есть!
Ну, может быть, и даже наверняка, большинство нижних чинов, да и офицеры помоложе, добавили еще пару-другую словечек. Но эти слова в книгах упоминать не принято, их же и дети читают… В палубах и батареях еще катилось «Ура», а Яковлев уже не вполне парламентскими выражениями загонял офицеров в рубку. Последним в нее пошатываясь вошел Григорович. И, как оказалось, очень правильно сделал, ибо не успел еще Верещагин вместе со всеми расположиться в ней, как совсем рядом «ахнул» очередной «чемодан»…
Наполеону как-то раз расхваливали одного генерала — претендента на должность командира дивизии. И долго, на все лады, превозносили ум, храбрость и знания кандидата… Пока Император не перебил докладчиков вопросом:
— К черту все это! Лучше скажите, он удачлив или нет?!
«Токиву» и в прошлом бою с русскими крейсерами у Кадзимы богиня удачи своим крылом не осенила. Скорее наоборот — шальное, почти случайное попадание в каземат среднего калибра с запредельной дистанции от уже отползавшего, израненного «Рюрика», отправило ее на полуторамесячный ремонт. В ходе которого, заодно, усилили и крыши казематов, после столь неудачно пробития восьмидюймовым снарядом. Этот же бой начался для корабля попаданием в нос, еще до того как сам «Токива» открыл огонь.
Неожиданный подводный взрыв, и последующие затопления носовых отсеков, укрепили сомнения ее командира, каперанга Иосимацу. Теперь тот был уверен, что его крейсер напрасно был поставлен Камимурой в весьма неудачное место в боевой линии флота — перед флагманским «Фусо». Да, по скорости его корабль вполне соответствовал паре быстрых броненосцев, совместно с которыми он должен был наносить удары по русским, отходя и разрывая дистанцию в случае сильного ответного огня. Но, как Иосимацу и подозревал, одного удачного попадания могло оказаться достаточно, чтобы его значительно слабее забронированный корабль стал для броненосцев не дополнением, а медленной обузой. Увы, так оно и вышло. Теперь «Токива» вел бой, находясь в конце японской колонны, он шел третьим с конца линии. Причем — ирония судьбы — так же перед двумя «Трайэмфами». Сразу за ним — «Конго», на которого только что перенес флаг Камимура, а позади, постепенно отставая, плелся безжалостно изувеченный русскими броненосцами доходяга «Фусо».
Непонятно было одно — почему русские столь упорно выбирали в качестве цели именно его корабль? Ведь он ясно видел — по идущим впереди броненосцам стреляли гораздо меньше! Но ведь они гораздо опаснее для русских, почему же их игнорируют «в пользу» его корабля? Вскоре стало не до отвлеченных размышлений — попадания русских снарядов пошли одно за другим. Сначала пара фугасных снарядов с русских броненосных крейсеров, которые, несмотря на оптимистичные доклады о прошлых боях, оба разорвались и устроили пожар на баке. Потом, не прошло и пяти минут после начала пожара, прибежал посыльный с кормы, с докладом, что снарядом повреждено левое орудие кормовой башни. Ему вторил и командир носовой башни, абсолютно целой, но находящейся в эпицентре пожара, из-за которого он не мог наблюдать цели, и тоже был вынужден прекратить стрельбу.
Огневая мощь главного калибра крейсера временно сократилась на три четверти. Но в целом — корабль держался под огнем неплохо, и казалось, что скорая гибель ему не грозит. Русские фугасы один за другим взрывались на бороне главного пояса, но пробить шесть дюймов закаленной броневой стали они, видимо, были не в силах. И тут спереди, со стороны носовой башни пришел удар, сбивший с ног почти всех в боевой рубке…
Он появился на свет под вечно хмурым небом Санкт-Петербурга. Почти всю свою безсознательную жизнь, а среди ему подобных, он мог похвастаться изрядным долголетием, он не видел солнца. Собственно, оно и освещало то его блестящие бока всего несколько раз в жизни… Только в моменты погрузки в вагон поезда или погреб корабля, или, вот, недавно, когда при ослепительном свете дня его извлекли из погреба и заменили не только донный взрыватель, но и всю начинку. Впрочем, подобные ему в годы мира жили раз в сто дольше, чем во времена войны, когда они сгорали в ее огне тысячами.
На этот раз от столь присущей ему и его собратьям полудремы вечного ожидания, его пробудили не только частые звуки выстрелов орудий наверху, как бывало и раньше, во время учений, но и звуки ударов по его дому. И вот свершилось — венец и цель его существования, пришел и его черед — его грузят на элеватор! Короткий подъем, лоток, на соседнем столе подачи лежит его близнец. Досылание, в затылок упирается мягкий и теплый пороховой картуз, постоянный сосед по погребу. И вот, наконец-то, и за ними раздается слышимое в первый и последний раз в жизни влажное и сытое чавканье закрывающегося затвора. Прямо перед ним, в обрамлении спиралей нарезов кружок серого, облачного неба, калибром ровно в двенадцать дюймов. СТРАШНЫЙ ПИНОК ПОД ЗАД!!! Кто бы мог подумать, что этот жирный поросенок, картуз, несет в себе такой заряд злобы!
Грохот, он весь, кажется, спрессовался от напора мгновенно разгоняющих его пороховых газов, и теперь, вот они — краткие мгновенья его настоящей жизни. Триумф полета, напор ветра, опьяняющее вращение и блаженство свободного падения. Рядом, в нескольких метрах, по почти такой же траектории, вертясь и вереща от восторга сорванными медными поясками, летит его товарищ и брат, еще один двенадцатидюймовый снаряд, выпущенный носовой башней «Полтавы». Уже пройдена верхняя точка траектории, и началось снижение, скорость не слишком потеряна, ведь дистанция довольно мала, и он чувствует в себе силы продраться через любую вставшую на его пути броню. Вот уже из туманной дымки неуклонно надвигается серый борт его последнего пункта назначения, ближе, ближе..