«Ну, рано или поздно, но чего-то подобного надо было ожидать. Тем более, что с Балком мы ситуацию уже перетерли, и он же мне зафитилил за то, что я слишком затягиваю с Макаровым…» — откашлявшись, чтобы скрыть смущение, подумал Петрович.

— Степан Осипович, полагаю, у Вас возникли некоторые вопросы… Готов обсудить. Но тогда… Теперь Вы меня простите, спать нам сегодня не придется вовсе. В пять минут тут не уложиться… Попрошу-ка я нам принести чайку покрепче, или может Шустовского по чуть-чуть? Как Вы на это посмотрите?

— Ну, если только совсем по чуть-чуть… А я ведь, честно говоря, давно к Вам приглядываюсь… Не в обиду будет сказано, но после той встречи в Кронштадте, когда Вы «Чародейкой» командовали, Всеволод Федорович, Вы у меня несколько иное впечатление оставили, чем… Ну, да потом об этом… Молчу. Хочу Вас послушать…

К подъему флага два адмирала вышли вместе. Удивительно, но после нескольких дней противного, моросящего, казавшегося уже вечным дождя, над Артуром проглянуло солнце. Вернее еще не «над». Лучи поднимающегося из моря ноябрьского светила золотили бездонное сине-фиолетовое небо в восточной части горизонта. Над крепостью и рейдами неслись звуки горнов, боцманских дудок и топота матросских ног — команды выстраивались «во-фрунт». С моря ровно тянул свежий, плотный, но совсем не холодный ветер, развевая ленточки бескозырок у встающих в строй моряков. Для российского императорского флота Тихого океана начинался новый день. Командующий, окинув взглядом окружающую живописную картину пробуждающихся кораблей, вдруг тихо рассмеялся:

— Ох, Всеволод Федорович, красота-то какая… Значит, говорите, на «Петропавловске»… Ну, даст Бог, Григорович поудачливее будет! А засиделись мы с Вами преизрядно. Да… Только хватятся же меня сейчас на «Светлейшем». Дукельского-то я ночью не отправил вахтенного начальника предупредить! Катер мой у трапа…

— Степан Осипович, извольте не беспокоиться по этому поводу: мы ночью немного посамовольничали… Так что, Ваш флаг, прошу прощения, у нас на фор-стеньге сейчас будет поднят. Мы с лейтенантом Дукельским на нашем катере ночью сходили и все организовали, — из-за спины Руднева раздался негромкий голос старшего офицера «Громобоя» Виноградского, — На «Потемкине» не обидятся, ведь мы теперь побратимы.

— Спасибо, Илья Александрович, выручили! Благодарю…

И в это мгновение, заглушив полушепот Макарова, прозвучали первые отрывистые слова команды вахтенного начальника: «На Флаг и Гюйс! Равняйсь, Смирна-а-а! Флаг и Гюйс… Поднять!»

Глава 5

Некровавое воскресение

Санкт-Петербург. 25-е декабря 1904-го года

— Итак, господа, я вижу, что здесь присутствуют все выбранные народом делегаты для вручения Его Императорскому Величеству Государю Императору Николаю Александровичу верноподданнического Адреса от рабочих города Санкт-Петербурга? — громко прозвучал под сводами хорошо поставленный командный голос дворцового коменданта.

По рядам собравшихся у подъезда Зимнего дворца выборных пробежал согласный гул. Действительно, здесь собрались все…

Когда многотысячная нестройная колонна праздничго одетого разночинного работного люда, ведомая председателем Союза фабрично-заводских рабочих столицы, а по основной профессии — служителем культа, Георгием Аполлоновичем Гапоном, с портретами Батюшки-царя, триколорами, иконами, церковными хоругвями и песнопениями с Адмиралтейского проспекта вступила на Дворцовую площадь, идущие увидели впереди, у дворца, монолитный строй из нескольких каре гвардейских гренадер и пехотинцев. На их трехлинейках тускло посверкивали длинные четырехгранные иглы примкнутых штыков.

Прямо позади них, вдоль самых стен Зимнего, на высоту половины окна первого этажа возвышались восемь длинных палаток или шатров из окрашенной черно-желтыми полосами плотной материи, судя по всему для того, чтобы служивым было где погреться.

В глубине площади, по обе стороны от «Александрийского столпа» были видны две развернутых восьмиорудийных батареи трездюймовых орудий с построенной возле них прислугой. Сами орудия были зачехлены. Позади артиллеристов, замерев в седлах с палашами наголо, как золото-стальные изваяния возвышались кирасиры и конногвардейцы. Только облачка пара у ноздрей их изредка фыркающих могучих коней издали отличали закованных в кирасы всадников от искусно отлитых и раскрашенных оловянных кавалеристов-солдатиков — голубой мечты детства любого мальчишки. Справа, из-под арки Генштаба, звонким эхо отдавался и разносился по площади цокот копыт неспокойных коней драгунских сотен, расположившихся там и на Морской.

Ранее кордоны солдат и кавалерии встречали и сопровождали колонны демонстрантов по пути, но проходу не препятствовали, скорее выполняли роль регулировщиков движения. Главной целью кавалерийских разъездов было направлять различные колонны так, чтобы они не сталкивались и не создавали давки. Об это было объявлено в распространенном пять дней назад обращении губернатора столицы генерала Фуллона и начальника департамента полиции Дурново, и к присутствию казаков и драгун рабочие относились со сдержанным пониманием.

Поскольку о готовящемся народном шествии к царю было известно за полторы недели, это обращение, составленное Дурново, недвусмысленно давало понять, что непосредственно к Зимнему шествие допущено не будет, а его участникам будет отведено определенное место на Дворцовой площади, ограниченное цепями полицейских и жандармов, где господа рабочие смогут спокойно дождаться выхода из дворца их депутации. Пятьдесят членов ее им самим надлежит выбрать. И они, от общего имени, не только лично вручат Государю Народный Верноподданнический Адрес, но и будут удостоины личной беседы с ним, дабы самодержец мог прояснить себе во всей полноте вопросы, будоражащие умы и сердца рабочих настолько, что для их разрешения требуется срочное вмешательство монарха в военное время.

Для того же, чтобы пришедшие к Государю люди не замерзли на ветру и морозе, ожидая возвращения своих представителей, на площади будет организована лотошная торговля с ценами вдвое ниже базарного дня, разложены костры и выставлены полевые кухни для подогрева чая. Кружки участникам шествия было рекомендовано принести с собой…

Как и в нашей истории, поводом для демонстрации стало увольнение нескольких нерадивых рабочих с Путиловского. Завод забастовал 15-го декабря. Его поддержали еще на ряде предприятий, а там дело дошло и до выдвижения требований к власти. Но по сравнению с нашей историей, в забастовке участвовало раза в два меньше пролетариата, поскольку шокирующих новостей, подобных известиям о Ляоянской катастрофе или сдаче Порт-Артура, имевшим место в нашей истории, с Дальнего Востока не приходило.

Однако развивший бешенную активность Гапон с его активом и агитаторы от РСДРП и партии эсэров, беззастенчиво передергивая факты, пытались представить рабочим русскую непобеду при Ляояне, как поражение армий Гриппенберга и прелюдию к неизбежному и скорому разгрому России на суше. Как и в нашей истории в ход пошла явная ложь о том, что Царь-батюшка, и сам-де понимает, что во всех бедах страны виноваты плохие министры, генералы и дворцовая камарилья, но сам он от них избавиться не может и ЖДЕТ для этого помощи русского народа и рабочих столицы (!) прежде всего.

Но была к этой лжи и существенная добавка в виде пассажей о том, что нынешние плохие министры, генералы и камарилья виноваты в уходе из правительства самых честных, умных и преданных Императору людей, которых нужно вернуть и дать им власть, дабы навести порядок. Таким образом, в этот раз уши лично господина Витте и поддерживающих его разномастных либералов из банкирско-буржуазно-помещичьего «Союза освобождения» позади господина Гапона и эсэрско-эсдековских боевиков торчали явственно.

Что вполне понятно, кстати, — в этот раз у Сергея Юльевича не было даже номинального поста в Правительстве, позволявшего деятельно влиять на ситуацию. Не было во власти и главных проводников его воли в нашей исторической драме — Святополка-Мирского и Лопухина. Так что пришлось главному кукловоду-сценаристу нашего Кровавого воскресенья рисковать и идти ва-банк. При этом Георгий Апполонович, судя по всему как и в нашей истории не уразумел, что его гордыню и тщеславие втемную использует человек, чьи гордыня, тщеславие и ЖАЖДА власти возвышаются над его, гапоновскими, как факел ростральной колонны над брусчаткой Васильевского острова…