Внезапно на плотно утоптанном береговом песке и перед шатром появилась конная повозка в окружении всадников в полном походном снаряжении, под знаменами Муратомо и Шимы. Стражники подошли к задней дверце повозки и установили под ней маленькую лесенку.

Из повозки вышла Танико. Первое впечатление от неё было ошеломляющим. Солнце уже поднялось над холмами за заливом, и в солнечном свете раннего утра засверкал её головной убор из кружевного золота, убранный драгоценными камнями, жемчугом и кораллами. На ней были золотые ожерелья и вышитая бледно-лиловая верхняя накидка. Она несла большой складной веер, сделанный из тонких пластинок гравированной слоновой кости. Дзебу, проведший с ней часть ночи, был удивлён, как и все, её появлением. Она отправила его от себя в час Быка без всякого объяснения. Значит, она должна была посвятить остаток ночи одеванию для этого случая. Она и намеком не дала понять ни Дзебу, ни Мунетоки, ни Саметомо, судя по их ошеломлённым лицам, что она задумала. Дзебу хотел бы, чтобы Моко смог сейчас быть здесь, чтобы увидеть Танико в ее сегодняшнем великолепии, но тот был на море, на разведывательном корабле, наблюдал за флотом Великого Хана.

С достоинством и величием, удивительным для такой маленькой женщины, она взошла на помост под шатром. Высокие господа невольно потеснились и освободили для нее место, и она села между Саметомо и Мунетоки. Дзебу услышал вокруг себя пробежавший между коленопреклоненными рядами шёпот: «Ама-сёгун». Один за другим самураи с благоговением склонялись перед ней, касаясь руками и лбом песка. Теперь Дзебу понял, зачем Танико пришла сюда. В этот тревожный день перед сражением здесь собрались военные, чтобы посоветоваться, как дать отпор врагу. Её присутствие подняло это собрание до уровня церемонии, а шатёр стал местом поклонения святыне. Однако далеко не все оказались довольными.

– Моя госпожа, вам не подобает присутствовать здесь без щита или ширмы, в собрании мужчин, – проворчал Мунетоки. – Подумайте о своей репутации!

Он старался говорить тихо, но его голос, закалённый на военном плацу, неумолимо доносился до первых рядов самураев.

– Сегодня на карту поставлено нечто значительно большее, чем моя репутация, господин регент, – сказала Танико ясным голосом, который, хотя и слабее, чем голос Мунетоки, но все же был хорошо слышен. – Мы начинаем борьбу за выживание целой нации. Я чувствую, что мне есть что сказать нашим воинам, и если я недостаточно защищена среди моих самураев, то мне лучше умереть. Итак, если я никого не прерываю, могу ли я говорить?

– Но это в высшей степени не соответствует правилам! – грохотал Мунетоки. – Это неслыханно!

Пятнадцатилетний Саметомо заговорил своим уже довольно низким, но всё ещё юношеским голосом:

– Это беспрецедентно, что Священные Острова могут быть захвачены чужеземными варварами! На этот раз все должны содействовать общей борьбе, кто чем может. Конечно же, пусть моя мать говорит!

Танико поклонилась, сверкнув бриллиантами в головном уборе:

– Спасибо, сын мой!

На берегу было тихо, как в храме, слышался только плеск волн в порту, шёпот лёгкого бриза и трепет знамен. В голосе Танико, как всегда, слышался высокий, металлический звон, но сейчас он звучал с такой силой, какой Дзебу не слышал у нее прежде никогда. Дзебу пришло в голову, что она никогда не совершала ничего подобного. Как и когда смогла она подготовиться к этому? Изумительная женщина! Его сердце было переполнено вспыхнувшей любовью к ней.

– Знатные господа и воины Страны Восходящего Солнца, простите, что я отважилась говорить с вами, хоть я всего лишь женщина! Сегун очень хорошо сказал, что это необычные времена и они требуют от каждого из нас необычных действий. Хоть я – женщина, но я так же, как и вы, – самурай. Поэтому я предстаю перед вами как самурай, да простят мне мою смелость!..

Позвольте мне напомнить вам, что я была женой знатного господина Муратомо-но Хидейори, чья мудрость и сила дали нам новую систему правления, которая позволит сегодня достойно встретить надвигающуюся опасность. Как вы знаете, я – мать Муратомо-но Саметомо, нынешнего сегуна, которого все мы почитаем за его красоту и великолепие. Такой муж и такой сын дают мне право требовать вашей верности и просить вашего снисхождения…

Когда воины уходят на войну, они оставляют дома своих женщин, а когда возвращаются, они ждут, что их встретят простыми и скромными словами: «Добро пожаловать домой!» Мы все знаем, что в самурайских семьях чувства мужа и жены не выставляются для всеобщего обозрения. Но мы также знаем, что наши воины крепко любят своих жён, матерей, дочерей и сестёр. И вот я здесь, перед вами, как бы представляю всех этих женщин. Наш дух будет сражаться вместе с вами! Вы сражаетесь, чтобы защитить императора и нацию, вы сражаетесь для славы, но вы также сражаетесь за дорогих вам женщин! Вы знаете, что мы сделаем, если вы падете на поле брани, а мы станем узниками варваров? Мы сделаем всё, чтобы умереть раньше, чем они схватят нас. И мы постараемся увлечь с собой в бездну столько врагов, сколько мы сможем.

Если захватчики придут в наши города, наши замки, наши хижины, то мы, женщины, снимем с них головы. Мы подготовимся к их приходу. – Она зловеще улыбнулась и сделала паузу. – И потом, разве Аматерасу, прародительница Камму, верховная богиня наших Священных Островов, не является тоже женщиной?..

В этих словах Дзебу услышал ярость женщины, самой побывавшей в плену у монголов. Кублай-хан самолично захватил её в свою собственность и пользовался ею. Захочется ли ей снова лечь с Великим Ханом?..

– Не будь я женщиной, я бы сейчас соревновалась с любым из вас за право снять голову с первого монгольского захватчика! – продолжала Танико. – Я завидую тому, что у каждого из вас есть возможность добиться славы. Все, кто примет участие в победе в этой войне ради спасения нации, станут героями, которых никогда не забудут!..

В целом мире нет людей, подобных нам. У какой нации есть еще такая сила духа, с которой наш народ делает любое дело, сражается в битвах, работает на полях или сочиняет стихи? Мы уникальны в своей любви к красоте, которой мы наделяем любой предмет, к которому прикасаемся. Наш язык, наша поэзия, наши храмы и дома, наши картины, наши мысли и чувства, даже наша жизнь в своих семьях – всё это характерно только для нас!..

Наш народ живет на этих прекраснейших островах, защищенных морем, уже много веков, и мы вольны быть здесь одни. Те из нас, кому довелось побывать в дальних странах, никогда не знали дня счастливее, чем день возвращения на эту землю богов. – Танико сделала паузу. – Священник лучше расскажет вам о богах, чем это сделаю я, и, к счастью, у нас есть много священников, которые вознесут свои мольбы за нашу победу в этой войне. Я знаю это. Каждый камень, каждый ручей, каждое дерево на этих островах – это приют Бога. Наш император – сам Бог во плоти и потомок солнечной богини. Эта земля была сотворена богами Изанами и Изанаги. Чужеземец, имеющий безрассудство захватить эту святую землю, совершит святотатство, а святотатство должно быть смыто кровью!

Она не усиливала голоса, но это последнее её высказывание было встречено свирепыми возгласами самураев, которые бросились к её ногам, пожимали её руки и потрясали кулаками. Саметомо сверкающими глазами смотрел на свою мать, а Мунетоки сидел в изумлении. Сидя между двумя главными мужчинами своей семьи, Танико повернула голову к солнцу, излучавшему свет. Самураи замолкли и опустились на колени, прижимаясь лбами к береговому песку.

Танико поднялась и сделала условный жест рукой. Тотчас же один из её слуг вышел вперёд, ведя за собой белого жеребца. Дзебу вспомнил о тощей лошадке Хидейори, но этот был мирный и статный. Служанка подала Танико плащ для верховой езды из белого шёлка, на котором были вышиты серебряные драконы, летящие сквозь серебристые облака. Стражник встал на колено и подставил ей согнутые ладони своих рук, чтобы она могла взобраться в высокое боковое седло. Другой помощник держал в это время её высокий самурайский лук и серебряный колчан со стрелами с чисто белым оперением. Танико подала сигнал Дзебу. Он приподнялся в своих доспехах с черными кружевами и сделал шаг вперёд, к лошади. Она подала ему поводья с тяжёлыми серебряными кисточками. Он повёл лошадь. Он улыбнулся ей, и она ответила ему тем же, их улыбки были слабыми, чтобы ничего не выдать.