– Можно выпить сладенького. Как говорится, два в одном. Ликера там какого-нибудь. Просекла, ну?

– Баранки гну! – рассердилась Катя. – Ты мне про Володю скажешь что-нибудь?

– А зачем он тебе? – удивилась бомжиха. – Я сама тебе расскажу чего хошь. Еще и почище его! Ну, чего рассказывать?

– Как Леня Водолажский от тортика помер, – навскидку сказала Катя.

– А-а-а… – плотоядно протянула бомжиха. – Про жлобяру этого… Только это не очень интересно, – предупредила она. – Хочешь, я тебе расскажу про ужасы на кладбище? Я там одно время тусовалась. Там по ночам, когда луна светит, такое…

– Нет, – перебила Катя. – Мне про кладбище неинтересно.

– Или про свалку много чего знаю – как туда бандиты трупы прямо настоящие вывозят…

– Ты это сама видела? – подозрительно спросила Катя.

– Не-е-е, сама не видела, но наши рассказывали!

– Нет, про трупы не надо, – поморщилась Катя, не желая слушать очередную байку из обширного фольклора бомжей.

– Ну, как хочешь… О, давай я тебе щас расскажу, как ночью видела, как мужик мужика трахал? Уссаться можно! Стонали прям оба! Сама видела! Для газеты в самый раз.

– У меня другая газета, – сказала Катя. – Давай про Леню Водолажского, как договаривались.

– Ну, как хочешь. Только я сразу скажу – как Леня помирал, я не видела, мне это неинтересно. Я вообще на жмуров не люблю смотреть. Фу, гадость… лежит… синий… и вонь от них!.. Как не от людей прямо!

– Расскажи, как вы торт нашли, – перебила Катя излияния остро пахнущей отнюдь не духами «Шанель» персоны.

– Это я его нашла, – быстро сказала бомжиха, видимо стараясь внести в историю для газеты хоть какой-то драматизм. – А он у меня, сволочуга такая, отнял! Воспользовался тем, что я женчина… слабая! Я хотела хоть кусок урвать, так зараза эта не дала!

– Так ты вроде кусок выхватила, – напомнила ей Катя.

– Ну, чего я там успела… крема чуток только. Вкусный был! Жирный такой, сливки сбитые, что ли… А рожа эта депутатская так развонялась! Наорал да по горбу меня! Ах, ты, пидор такой, думаю, на женчину руку поднял! Ну ничего, думаю, будет и на нашей улице праздник. Ну, я на следующий день на кладбище поехала, пасок надыбала, конфет… Да всего набрала, сумку полную, оно ж проводы как раз были, ага. Да, а потом Володю встретила возле сдачи бутылок… мне тогда так свезло, так свезло! Бабка какая-то насобирала сумку и за мусорный бачок сунула. А сама, слепая, забыла, за какой именно. Смотрю, ищет! Во смехота! А я потихоньку и притырила ее…

– Ты мне про Леню рассказывай, – напомнила Катя.

– А чего про него рассказывать? Жлоб он – жлобом жил, жлобом и помер. И на том свете небось жлобствует! Женчине тортика зажалел!

– А в каком дворе вы тортик нашли?

Бомжиха снова поскреблась, и Катя на всякий случай отодвинулась подальше, хотя и так сидела почти на самом краю скамейки.

– В каком дворе… А зачем тебе? Я двор уже и не помню. Тебе ж про жмуров вроде историю?

– Ты выпить хочешь? – спросила Катя непонятливую бомжиху.

– Конечно, хочу! – обрадовалась та. – Давай деньги, я сбегаю!

– Сначала на вопросы отвечаем, потом – деньги! – рявкнула Катя. – Тебя как зовут?

– Танька-косая я…

– Имя, фамилия, отчество!

– А зачем тебе? – подозрительно спросила та, что гордо именовала себя «женчиной».

Вместо ответа Катя достала из сумки двадцатку и помахала ею под носом у Таньки-косой. Та сглотнула, зачарованно уставившись на купюру.

– Губатова я… Татьяна Петровна. Уроженка с Воронежской области…

– Документы есть с собой?

– Есть…

– Покажи.

– А ты не из ментовки? – снова почуяв неладное, спросила Татьяна Петровна. – Документы тебе мои зачем?

– А гонорар тебе газета как платить будет? Деньги-то на кого списывать нужно? На жмуров на твоих?

– Ага, поняла, – сказала Танька-косая, порылась где-то в области почек и достала замызганный паспорт. – Только в руки не дам, – предупредила она и раскрыла первую страницу.

С фотографии на Катю глянула вполне приличная женщина: круглолицая, русоволосая, с аккуратной стрижкой каре. Судя по дате рождения, Губатовой Татьяне Петровне было сейчас 32 года, а особе, сидящей на скамейке, – все шестьдесят.

– Да ладно, это не ты совсем… – протянула Катя.

– Да как не я… Вот смотри. – Бомжиха ткнула в фотографию корявым пальцем, и Катя увидела, что глаза у женщины на фото и у ее собеседницы – одни и те же. Карие, и правый глаз сильно косит. – А то говорит – не я, а бля какая-то… Я и есть! – гордо заявила она.

– Ну так что, двор показать сможешь, где Леня тортик нашел? – еще раз спросила она.

– Не, двор не смогу. – Бомжиха покрутила головой. – Не помню уже. Времени-то столько прошло! Как по мне, все дворы одинаковые. А тебе тот двор зачем сдался?

– Ну, фото для газеты сделать.

– Ну, бляха-муха, сказала! – развеселилась Танька-косая. – Да ты любой двор возьми, оно ж без разницы! – посоветовала она. – Двор – он двор и есть. А там такой двор был… не шибко красивый. И темный. Вот у тебя двор – зашибись прямо: грибочки покрашены, и песочек, и зелень кругом! Тут фотки и сделай. И меня заодно. Я тебе за десятку всего спозирую! Давай я завтра утром приду, когда солнце будет? Только ты того… на завтрак мне спроворь чего, а то мне искать-то некогда с утра будет… И выпить. Ты ж обещала!

– А что мне начальство скажет, что я в собственном дворе снимаю? Скажут, тебе что, лень пойти было на настоящее место происшествия?

– Да, действительно… – озадачилась свидетельница. – Как-то я не дотумкала… Слышь, да не помню я этот двор совсем! Я ж в нем не жила! Я ж туда случайно зашла. Там же Володька с Ленькой-жлобом тогда гоношились! Ленька меня всякий раз оттуда гнал – наша территория, говорит, а ты, тля огородная, не суйся!.. Сам он деревня, чтоб он еще раз сдох на том свете, сука!

– А женщину помнишь, которая вам тортик вынесла?

– Какую женчину?

Катя начала терять терпение. Сведения, полученные ею от Таньки-косой, не тянули даже на съеденную яичницу, не говоря уже об обещанной двадцатке.

– Тортик женщина вынесла, – терпеливо объяснила она. – Женщину помнишь? Высокая, низкая, старая, молодая?

– А зачем тебе? – Сомнения насчет Катиной профессиональной принадлежности, похоже, стали снова одолевать бомжиху.

– Ну что я в статье писать буду? Он что, с неба вам свалился, тортик этот?

– Да при чем тут тортик? Он что, жлоб, от тортика помер, что ли?

– Да, – сказала Катя. – Отравился. Он весь тортик сам и съел. Так мне Володя сказал.

– О-о-о! – взвыла Танька-косая на весь двор, и голуби, усевшиеся было спать на карнизе, испуганно захлопали крыльями. – О-о-о! Есть справедливость на свете! Так ему, пидорасу грёбаному, и надо! Тортик-то что, отравленный был? – спросила она, переходя почему-то на шепот.

– Просроченный, – осторожно произнесла Катя. – С сальмонеллой. Так мне в милиции сказали, – многозначительно добавила она. – Они же вскрытие делали.

– Хорошо, я немного ухватила, – порадовалась бомжиха. – Помню, срач еще на меня тогда напал… Или это после пасок? – спросила она саму себя.

– Так женщину помнишь?

– Не помню я никакую женчину. – Татьяна Петровна вздохнула. – Не видела, честно скажу. Я тогда в бачке рядом рылась, а потом смотрю – они тортик нашли. Я тогда расстроилась, что не я его надыбала, а оно радоваться надо было… А Володька чего? Как он жив-то остался? – спросила она Катю.

– А ему Водолажский тортика не дал, – напомнила Катя.

– Совсем?

– Совсем. Ни кусочка.

– Вот! – Бомжиха подняла вверх грязный палец с обкусанным ногтем. – Хорошие люди на свете жить остались, а гниде всякой туда и дорога!

– А сейчас Володя где? – поинтересовалась Катя. – Знаешь?

– В больницу его забрали. Сама видала.

– Он что, заболел?

– Да нет. Не заболел. Ногу сломал.

– А в какую его больницу повезли, не помнишь, случайно?

– А тебе зачем? – Бомжиха, видать, либо была непонятливой от природы, либо никому не доверяла. А скорее, наличествовало и то, и другое.