Бухин не слишком разбирался в опере – в детстве мама водила его в театр, так сказать, для общего развития. «Евгений Онегин», «Кармен», «Травиата»… Только глухой их не знает. Но этой музыки он определенно не слышал никогда. И такого пения – тоже. Даже ерничающий по поводу и без повода Лысенко сидел рядом тихо, воздерживаясь от своих обычных комментариев.

И вдруг голос стих. Но, наверное, еще больше минуты никто не двигался, и Саша сидел неподвижно, словно в каком-то оцепенении. Стоявшая на сцене девушка обессиленно уронила руки. Наконец Савицкий сказал:

– Спасибо, Аня, молодец. Да… хорошо. Почти то, что я хотел. Но больше страсти, больше страсти! А в целом… в целом очень хорошо. Очень хорошо!

Лариса Столярова со стуком поставила стакан на стол, поднялась и молча пошла к выходу. Лысенко оглушительно кашлянул.

– Посторонние в зале! – Режиссер резко обернулся, увидел спину уходящей жены, потом разглядел сидящих в последнем ряду милиционеров.

– А… это вы…

– Мы пришли побеседовать с вами, Андрей Всеволодович. – Саша Бухин поднялся и чуть не столкнулся с проходящей мимо режиссерской женой.

Столярова выглядела измученной и расстроенной. Саше даже показалось, что она плакала. «Ну, немудрено после таких замечаний», – подумал Бухин.

Он пропустил приму, подошел к режиссеру и протянул руку. Тот вяло ее пожал. Очевидно, перспектива очередной беседы с докучливыми ментами не слишком его радовала.

– А что вы репетировали? – спросил Бухин не столько, чтобы начать разговор, сколько действительно заинтригованный необычным пением.

– Шостакович. «Катерина Измайлова». По «Леди Макбет» Лескова.

– Не слышал, – откровенно признался Бухин.

– Редко ставят, – пояснил Савицкий. – На сцене нашего театра, например, никогда не ставилась. Вот, хотим открыть сезон премьерой. А теперь все кувырком. Оксаны больше нет. – Он помрачнел еще больше и дернул углом рта. – Да… Лара, видите ли, капризничает… А Аня…

Он запнулся и посмотрел на сцену, где девушка, которая только что пела, о чем-то разговаривала со вторым из пришедших – высоким, остроносым. «Капитан, капитан… как его… да, Лысенко, – вспомнил он. – Однофамилец композитора».

– А Аня тоже фортели выкидывает! Сегодня заявила, что поет последний сезон. Замуж выходит, – неприязненно сообщил он, почему-то морщась и оттягивая ворот рубашки, как будто ему не хватало воздуха. – Так что все коту под хвост, – мрачно закончил режиссер.

– Но у вас в труппе еще три сопрано, – проявил осведомленность старлей.

Савицкий посмотрел на него с интересом.

– А вы что, в этом разбираетесь? В сопрано, в постановочном процессе? В режиссуре?

– Нет, – честно сознался тот. – Не разбираюсь. Просто собираю информацию. Поэтому знаю, что у вас в труппе еще три сопрано. – Бухин простодушно пожал плечами. – А в остальном я – «чайник», знаете, так говорят…

– «Катерина Измайлова» – очень сложная вещь… – Савицкий немного оттаял. Наверное, ему понравилось выражение «чайник». – Эта опера требует определенного голоса – я говорю так, чтобы вам, как «чайнику», было понятнее.

Бухин кивнул.

– Оксана… – Савицкий запнулся, – Кулиш уже начала репетировать, и все получалось. Все было более-менее гладко. Мы шли точно по графику, а Лара должна была идти вторым составом… У моей жены слабое здоровье, знаете ли, и она не всегда может выйти на сцену. Да… а теперь, после всего этого, еще и нервы… сами сегодня видели. Завелась на пустом месте! Аня же… Я думаю, она может спеть… да, может.

После только что услышанного Саша Бухин был в этом уверен, но в голосе режиссера тем не менее звучали нотки сомнения:

– Но она слишком… молода, чтобы петь эту партию.

«Э, да ты ее едва терпишь, – вдруг понял Бухин. – Почему? Такой дивный голос… Да за один голос можно было влюбиться в эту девушку! Впрочем, и в этом я не разбираюсь». Однако он тут же вспомнил разговор в канцелярии в свой первый приход в театр: «Прекрасный голос. Прекрасный! Но здесь ей не давали петь…» Кто не давал петь Анне Белько, режиссер? Жена режиссера? Любовница режиссера? Или кто-то еще?

– На сегодня все! – крикнул Савицкий. – Все свободны!

Аккомпаниатор торопливо закрыла ноты, а бравый капитан галантно подал руку певшей только что невысокой девушке.

– Аня Белько, – представил он певицу старлею.

Сашка любезно поцеловал певице кончики пальцев:

– Аня, ничего, если мы с вами еще поговорим? Вы не устали? Вы просто здорово сейчас пели.

– Да-а… – протянул Лысенко. – Эт-то что-то… Никогда такого не слышал!

И капитан, и старлей вряд ли были знатоками оперы, но девушка все равно им мило улыбнулась.

– Аня, Андрей Всеволодович сказал, что вы выходите замуж и не будете больше петь. Это правда? – спросил Бухин.

У капитана вытянулось лицо. Режиссер рядом все шелестел какими-то бумажками на своем месте. Потом погасил лампу и хмуро проронил:

– Если вы захотите со мной еще поговорить, то я буду у себя в кабинете.

Но капитан, похоже, уже потерял к нему интерес.

– Может, сходим кофейку попьем? – предложил он. – Там и поведаете нам, простым поклонникам вашего таланта, почему вы не хотите больше петь.

Девушка взглянула на него насмешливо.

– Да вы о моем существовании только сейчас узнали!

– Нет, я вас раньше видел, с кошкой, помните? Полосатая такая! Кстати, у меня тоже кот. Очень люблю животных, – многозначительно добавил он.

– Да, действительно, – вспомнила певица. – Но вы тогда еще не знали, что я пою!

– Догадывался. – Лысенко томно улыбнулся. – Но не представлял в полной мере вашего таланта. А сегодня сразу стал поклонником, – заявил он. – С таким голосом, как у вас, Анечка, нужно петь, и не просто петь…

– Мой будущий муж не хочет, чтобы я работала, – вздохнула девушка. – И не важно, пою я…

– …или кормлю кошек, – закончил за нее капитан. – Ревнует, наверное. Кстати, как там ваша Мурка? Разродилась?

– Сторожиха их всех утопила, – грустно сообщила девушка. – Ночью. Пока меня не было. Я пришла утром, а уже все… Хоть бы одного оставила! Мура так страдала! Ходила по всему театру, звала их! Какое свинство!

– А вы бы не утопили? – спросил капитан.

– Да я понимаю… их уже никто брать не хочет, а она все рожает и рожает…

– А вы бы после спектакля их раздавали, – предложил капитан. – Так сказать, из рук знаменитости…

– Ну, какой знаменитости! Я же пока не Монсеррат Кабалье[16].

– Вот именно, пока. Не знаю насчет Кабалье, не слышал, но вы сегодня пели так… у меня мурашки по телу бежали.

– Ну, значит, получилось. – Аня Белько удовлетворенно усмехнулась.

– А может, передумаете замуж выходить? – Лысенко улыбнулся в ответ во все тридцать два зуба, и глаза у него блеснули.

– Здесь и без меня тесно. Все грызутся, как пауки в банке. Нет, больше не хочу в этом участвовать, – решительно сказала девушка. – Давайте и в самом деле кофе выпьем в парке! Там сейчас хорошо, и я кафе знаю недорогое. Если, конечно, вы еще хотите меня о чем-нибудь спросить.

– Разумеется, хотим. А как же! – обрадовался Лысенко. – А потом можем в кино сходить! Какое вы кино любите?

– Хорошее, – улыбнулась певица.

– А любимый фильм какой? – допытывался капитан.

– «Зеркало» Тарковского. Только его сейчас нигде не показывают. У меня дома кассета есть, я иногда пересматриваю…

На улице вечерело и было уже прохладно. Саша Бухин шел на несколько шагов позади парочки – Лысенко и оперной певицы. Увлеченные каким-то разговором, они, похоже, забыли о нем. Ну, Лысенко известный сердцеед – должно быть, охмуряет сейчас эту Аню Белько. Несмотря на то, что девушка замуж собралась. И даже готова ради этого оставить сцену… Саше почему-то стало грустно. Он вспомнил, что они с Дашкой уже, наверное, с полгода никуда не выходили. Ни в театр, ни даже в кино. Конечно, у них Санька и Данька, куда им сейчас ходить… Однако дело даже не в этом. Недавно Катерина спросила у него, пишет ли еще Дашка стихи. А он не знал, что и ответить. С момента рождения дочерей он ни разу не поинтересовался у жены, пишет ли она. А ведь это так важно… очень важно! Для нее, для Дашки. Вдруг она думает, что его интерес к ее творчеству был только в порядке, так сказать, ухаживания. А едва пошли совместные будни, ему стало не до ее духовной жизни. Да, нужно любой ценой вырваться и сводить Дашку куда-нибудь. Театр… После литературы Саша Бухин больше всего любил театр. Тут все было… настоящее! Квинтэссенция страсти, любви, ненависти…