Я так долго спал, что, проснувшись, испытал тревожное чувство, что упущено много времени, и едва ли не жизнь прошла мимо. Я вскочил с постели, тихо, чтобы не разбудить Алю, оделся. В доме было тихо. Никто не стучал сапогами по коридору и громогласно не демонстрировал своего хозяйственного рвения. То ли дворня тунеядствовала на господский лад, то ли была так вышколена, что не мешала по утрам почивать хозяину и его гостям.

Аля спала, зарывшись с головой в одеяло, и просыпаться не желала. Судя по оплывшим свечам, она читала всю ночь. Вот уж, действительно, охота пуще неволи.

После вчерашнего «праздника победы» состояние у меня было, мягко говоря, подвешенное. Пришлось идти в буфетную «лечить подобное подобным».

Оказалось, что плохое самочувствие было не только у меня. Почти все оставшиеся на ночь гости и обитающие здесь приживалы были уже в буфете и успешно продвигались через временное выздоровление к новой болезни. Укоренный такими примерами невоздержанности, я ограничился в потреблении «лекарства» только необходимым минимумом, после чего, не без сожаления, покинул веселящуюся компанию.

Делать мне было решительно нечего, и я отправился на конюшню. Там со вчерашнего дня практически ничего не изменилось. Бывший узник по-прежнему лежал, бессильно раскинувшись на полатях, а Иван любовно чистил скребком наших лошадок.

Я поздоровался и спросил его, дали ли вчера на кухне еду для больного.

– Дали, – ответил он, чему-то ухмыляясь, – куда им было деться. Все, что просил, дали, да еще сверх того водки.

– Водка – это хорошо, – вяло порадовался я за него, – только если не очень много.

– Водки много не бывает, – резонно не согласился он.

Узник при моем приходе открыл глаза и напряженно всматривался в мое лицо. Глаза его, так же, как и вчера, лихорадочно блестели. Я приложил тыльную сторону ладони к его лбу. На ощупь температуры вроде бы не было.

– Давайте я вас осмотрю, – предложил я. – Иван, помоги снять с больного рубаху.

Иван неохотно отложил скребок, ласково потрепал лошадь по шее и подошел к нам. Я приподнял легкое, ссохшееся тело, а он ловко стянул исподнюю рубаху. Выглядел наш недавний заключенный ужасно, но лучше, чем должен был после такого длительного пребывания без воздуха и нормальной пищи. Я подумал, что если организовать ему усиленное питание и дать пару недель отдохнуть, то он вполне успешно оправится от перенесенных лишений.

Я осмотрел его, послушал сердце, легкие. Все было в лучшем состоянии, чем можно было ожидать.

– Знаете, я думаю, что вы скоро пойдете на поправку. Кстати, мы с вами не успели познакомиться, – сказал я и назвался.

– Илья Ефимович Костюков, – отрекомендовался в свою очередь узник, чтобы лучше видеть меня, откидываясь на свой сенник.

– Вы просто как Репин, полный его тезка, – к слову сказал я, постфактум подумав, что никакого Илью Репина он знать не может.

Однако мои слова Костюкова заинтересовали. Он даже наморщил лоб, пытаясь понять, о ком я говорю.

– Я Илью Ефимовича Репнина не знаю. Слышал про Никиту Ивановича, стольника и фельдмаршала, сына его Василия Никитича, генерала-фельдцейхмейстера, встречал внука стольника Николая Васильевича, тоже, как и его дед, фельдмаршала. Слышно, что он нынче послом в Берлине.

– Я не про Репнина говорил, а про Репина, это такой известный художник.

– Не знаком, – кратко сообщил Илья Ефимович. Обширные сведения вчерашнего заключенного о русской аристократии меня заинтересовали. Судя по тому, что он знал каких-то неведомых фельдмаршалов и фельдцейхмейстеров, мое первоначальное впечатление было правильным, Костюков явно не крестьянин.

Осмотр и наш краткий разговор так его утомили, что он даже прикрыл глаза.

Однако, я намека не понял и все-таки задал интересующий меня вопрос:

– А как и за что вы попали в здешний острог?

Увы, ответ его был, возможно, правдивым и полным, но весьма расплывчатым:

– По проискам дьявольским, – мрачно глянув на меня горячими глазами, ответил Илья Ефимович.

– Все, что не в руках Бога, то в руках дьявола, – подтвердил слушавший нашу беседу Иван.

– Это так же точно, – согласился я, – как то, что Волга течет в Каспийское море. Но мне бы хотелось узнать, через кого все-таки нечистый осуществлял свои происки? Кто, кроме управляющего, в этом замешан?

– Сказано, нечистый, чего же еще говорить, – неожиданно сердито сказал Иван. – Сдалось тебе его кликать!

– А все-таки, точнее сказать нельзя?

Мне никто не ответил, а настаивать на более конкретной информации я поостерегся. Помешало, скорее всего, внутреннее сопротивление Костюкова, какая-то его отрицательная энергетика.

Уже когда я спросил его о пленении, он внутренне закрылся, отвел глаза и уставился в низкий бревенчатый потолок отсутствующим взглядом.

«Загадочный тип, – подумал я. – Что-то во всей этой истории есть нелогичное».

Постепенно у меня создавалось впечатление, что он, как и Иван, представитель какого-нибудь человеческого меньшинства. Это делало понятным вражду с оборотнем Вошиным, странное пленение и участие в его судьбе Ивана.

– А вы из каких будете? – задал я двусмысленный вопрос, который мог иметь много вариантов ответа.

Почему-то в этот раз мое любопытство нового знакомца совсем не смутило. Он приподнял голову и заговорил довольно свободно, перестав изображать умирающего:

– Наш род имеет византийские корни, – переглянувшись с Иваном, начал рассказывать Костюков. – Мой предок Марко приехал на Русь при Великом князе Василии Ивановиче по торговым делам. Происходил он из греческого рода, славного оракулами и врачевателями. Великий князь, имея большую нужду до людей, обремененных знаниями, оставил моего предка при своей особе. Марко слезно челобитствовал отпустить его к жене и детям, оставшимся в Царьграде, но на свою просьбу соизволения не получил. Сам Великий Султан, – не без гордости продолжал говорить Костюков, – посылал в Москву посольство для возвращения моего прославленного предка к семье и детям, но Василий Иванович отпустить его отказался, ссылаясь на то, что предок пошел на русскую службу добровольно. В конце концов, Марко смирился со своей судьбой и служил Великому князю не за страх, а за совесть. Узнав от приезжих купцов, что жена его в Царьграде скончалась, он женился на русской боярышне и основал род Костюковых. Так на русский лад звучала наша греческая фамилия Костаки.