Я все же сошел с ума. Да, боюсь признаться, но это так.
Подхожу к Мишке, сам не понимая, откуда во мне эти спокойствие и отрешенность, возможно знаю, что вижу эту мерзость только я, кто знает, обхватываю его за плечи, благо он пониже меня и сделать это вполне удобно, притягиваю к себе под бок и, только почувствовав на своей щеке его дыхание, даже через слои одежды убедившись, что его сердце все еще бьется, направляюсь в сторону трассы. Пора выбираться отсюда.
- Куда теперь? - спрашивает, семеня рядом и изредка зевая.
- Устал?
- Угу, интересный выдался день. Так куда мы?
- Если честно, понятия не имею, малыш, - пожимаю плечами насколько позволяет поза и, сев на старую и проржавевшую лавочку богом забытой остановки, притягиваю Мишку к себе, почти усаживая на колени, на что он раздраженно фыркает и, раздвинув мои ноги в стороны и развернувшись ко мне, прижимает меня к своей груди, встав напротив.
- Типа эксперимент? - не утихает, и я благодарен ему за эту нелепую попытку разрядить обстановку.
- Типа да, - так же улыбаюсь и, приподняв голову ловлю его взгляд, жадно впитывая его эмоции в полумраке освещения, запускаю руки ему прямо под форменную куртку, скольжу под майку, чуть не застонав от кайфа, когда могу коснуться его голой кожи, почувствовать, как от контраста температуры холодных пальцев и жара его тела поясницу покрывают мурашки, и все это глядя ему в глаза, сдохнуть готов, вот прямо сейчас, видя все ту же любовь, все ту же душащую, даже спустя столько лет, нежность, и не в силах понять, как такое возможно, настолько сильно прирасти к человеку...
Он понимает все правильно, когда, надавив ладонью ему на поясницу, вынуждаю прислониться к себе. Взяв мое лицо в свои ладони, мягко прижимается к моим губам, скользит по ним языком, осторожно, почти пугливо проскальзывая ко мне в рот и мазнув по моему языку, углубляет поцелуй, забирая остатки кислорода и лаская не губы, нет, саму душу. Всего пару мгновений, кажущихся мне нестерпимо короткими, отстраняется от меня и, открыв глаза, беспокойно шарит по моему лицу, а я и понять не могу, что его так обеспокоило, пока он, так и не отпустив моего лица, большими пальцами стирает с моих щек теплые слезы. А меня разрывает на части, потому что терял его, потому что бредил во сне, молил и проклинал одновременно, но умолял вернуться обратно... ко мне. И вот он, стоит рядом, живой, любимый, родной, все такой же... все такой же, а я слова вымолвить не могу, сказать как дорог, как хреново без него, хотя часами, сидя возле его могилы, признавался ему в любви, а сейчас пустота в башке, полный вакуум. И стоит только представить, что вновь лишусь всего этого...
- Все окей? - все же спрашивает, хотя видит, что совсем не окей.
- Нормально, - прижимаюсь к его торсу, расправляя на нем куртку и обнимая поверх нее, прячу лицо у него на груди, пока он нежно массирует мне затылок, заставляя все обрываться внутри, вспоминая такой привычный жест, и мелко дрожать в его руках, едва сдерживая очередную подступающую истерику. Могу взять себя в руки лишь тогда, когда слышу шелест шин по влажному асфальту неподалеку.
Мишка отходит в сторону, выходит с остановки и вскоре рядом с нами останавливается почти пустой автобус.
- Это наш, - удивленно сообщает мне Мишка, за шкварник поднимая меня со скамейки как пьяного, а я и так чувствую себя, будто бухал не просыхая неделю, так, что стоять не могу, и силком заталкивает в автобус.
- Жек? - зовет меня, уже отъезжая от остановки. - А что все же происходит? Ненормально все это, и на тебя не похоже.
- Миш...
- Ты только скажи, что все нормально будет, с нами обоими нормально, и я отстану.
- Все будет нормально, - говорю уверенно, укладывая голову к нему на плечо. По крайней мере с тобой, родной, все будет хорошо. Я обещаю.
Монотонный пейзаж за окном не напрягает. Проезжая в этом старом автобусе, пропахшем пылью и усталостью, почему-то чувствую себя спокойно. Уже не пугают чьи-то кроваво-красные горящие глаза на крыше дома, не беспокоит мутный туман на стенах зданий и кровавые пятна вдоль дороги, все кажется таким незначительным и неважным. Человек же такая скотина, ко всему привыкает, ко всему адаптируется. Возможно, это ощущение конца, того самого, грозящего мне совсем скоро, а может апатия, кто знает. Держу в своей руке Мишкину руку, глажу запястье, разглядываю кривые линии на ладони и, не выдержав, подношу ладонь к губам и... целую. Мишка вздрагивает от неожиданности происходящего и, убрав ладонь и смущенно отведя глаза, шепчет: "Придурок".
Улыбаюсь, видя его такое непривычное смущение, и, кажется, сейчас, сидя рядом с ним, вот здесь, держа его за руку... я и хочу умереть. Просто исчезнуть, раствориться в его легкой счастливой улыбке, в блеске усталых серо-зеленых глаз, растаять во взмахе ресниц, но вот так, рядом с ним.
Мы прожили вместе четыре года. Четыре сложных года, когда пытались друг другу что-то доказать, чего-то добиться, вырасти в чужих глазах, чтобы уважал, чтобы гордился. Мы прожигали жизнь, тратя ее на все на свете, но только не друг на друга. А сейчас в воспоминаниях осталось только хорошее, самое теплое, что тогда еще не умели ценить.
Образ Мишки, когда пытался что-то приготовить и с виноватой мордой оттирал кастрюлю, которую через полчаса все же пришлось выкинуть за большей непригодностью...
Его мягкого, теплого, разморенного сном в постели, когда, явившись на полдня раньше из командировки, заставал его спящим в койке и невозможно было не потискать его, такого манящего, желанного, хоть и ворчал, и возмущался, и стоически призывал вспомнить о личной гигиене и санитарии...
Редкие часы тишины, когда, сидя перед телевизором и бездумно щелкая каналы, видел не картинку, а лишь его белобрысую макушку, вальяжно устроившуюся у меня на коленях, полуприкрытые уже сонные глаза, широкие плечи, выступающие из-под открытой майки, длинные стройные ноги в коротких спортивных шортах...
Всего было так много и так бесконечно мало. Четыре года мы жили рядом, но таких вот моментов уединения, полнейшей идиллии, когда рядом, душа в душу, можно по пальцам пересчитать. И сейчас я корю себя за это, проклинаю свою вечную занятость, его бесконечную работу и наш общий эгоизм, но, увы, поделать уже ничего не смогу.
"Ты сам сделал выбор" - звучит в голове немного расстроено и я даже уже злиться не хочу на того, кто так нахально забрался в мои мысли.
"Вы, люди, удивительные существа. Никогда не цените то, что имеете, а потеряв, обретаете истину. Мне вас никогда не понять."
- Может и не надо? - спрашиваю так же про себя, не совсем уверенный, что он меня услышит, да и кто он, судить не берусь, устал.