– Вот здесь дети лежат с мамами. Одни ожидают операцию, другие уже воссоединились после реанимации, куда попадает прооперированный ребенок.

Он открыл дверь одной палаты, оттуда повеяло теплым воздухом и таким знакомым каждой маме сладким запахом молочных младенцев. Александра осторожно заглянула внутрь. Напротив двери было два широких окна, в палате шесть коек. Три молодые мамы, которые как раз кормили младенцев, одновременно посмотрели на нее, она кивнула и улыбнулась им, правда, улыбка получилась немного растерянной. Александра представила, сколько волнений пришлось пережить каждой матери из-за своих малышей и как им до сих пор страшно за хрупкую детскую жизнь. Она закрыла дверь и огляделась.

– Пойдем, покажу тебе реанимацию, – взял ее за руку Вадим и увлек за собой. – Только нужно надеть халат и бахилы! Ты, наверное, не в курсе, что операции на сердце не всегда проводятся путем разрезания тела. Иногда оперируют с помощью специальных миниатюрных инструментов-катетеров – их вводят через сосуды бедра аж до сердца. Эндоваскулярные операции. Способ вмешательства выбираем в зависимости от патологии.

Шагая вслед за Вадимом, Александра вдруг осознала, насколько он здесь другой, не такой, как дома, в машине или на концерте. Вот тут он «дома», это его мир, его дело, которое важнее всего остального. Видимо, не случайно он пригласил ее сюда – хотел в самом начале их отношений показать, чем он живет и без чего себя не мыслит. Пускай даже и существует в таком нестабильном графике – операции, дежурства, вызовы из дома… Но разве можно упрекать за это человека, который ежедневно спасает чью-то жизнь, а то и не одну?

– А сколько может продолжаться операция? – тихо спросила она.

– По-разному. От двух часов до… до конца операции. Однажды мы оперировали двадцать два часа.

– Господи… Как же это? Разве это мыслимо?

– А что делать? Бросить и пойти поспать? – улыбнулся Вадим и приобнял Александру одной рукой за плечи, а она скосила глаза на его пальцы и вспомнила, как он вот этими руками утром резал колбасу и намазывал масло на бутерброды, а затем в клинике, наверное, разрезал ткани человеческого тела, чтобы исправить врожденный дефект маленького сердечка…

– Вот, заходи, – пропустил он Александру в небольшую стеклянную комнату, – видишь – слева и справа два помещения реанимации. Медсестры высшей квалификации, а вон и пациенты. Пойдем, покажу тебе своего сегодняшнего.

Вадим пошел вперед, Александра двинулась за ним. Несколько женщин в специальной светло-голубой форме и белых масках не отрывались от своих занятий, почти не обращая на них внимания. Одна стояла у прозрачной кроватки-корытца с младенцем, поправляла трубочку автоматической капельницы, следя за показателями на электронном табло над ребенком, вторая сидела на посту и что-то записывала в журнал, глядя на монитор перед собой, третья ходила между высокими прозрачными кроватками, сверялась с исписанными от руки табличками, сравнивала что-то с журналом, записывала, контролировала состояние пациентов с помощью подключенных к каждому из них приборов. Никаких лишних разговоров, звуков, лишь тихое жужжание аппаратуры, едва уловимый запах медикаментов. Все это вызывало у Александры ощущение нереальности, будто она ненароком оказалась в каком-то ином, космическом измерении человеческого существования, которое жило своей отдельной жизнью, которому были безразличны погода, политика, цены и будничные проблемы тех, кто обитает снаружи, за этими старинными стенами.

– Вот сегодняшний случай: транспозиция магистральных артерий. Ребенка взяли от матери при родах, здесь неподалеку, в роддоме, срочная операция. Мы уже знали о патологии еще до его рождения, следили. Опять собственная пуповинная кровь ребенка заменила донорскую, это уменьшает шок для ребенка, – Вадим опытным глазом взглянул на приборы, оценил состояние пациента, наклонился ниже над ним, а потом оглянулся на Александру, которая замерла на полшага позади. – Извини, я не объяснил, в чем проблема. Ну, если по-простому, то артерии, которые выходят из сердца, будто перепутали местами. Это нарушало кровообращение в организме. И нужно было их отрезать и переставить, как следует. Иначе ребенок погибнет.

Он снова посмотрел на Александру: понятно ли он объяснил. Женщина стояла неподвижно, глядя на ребенка, которому от рождения было чуть больше суток и которому, бедняжке, уже сделали такую сложную операцию! Ребенок лежал на спинке, нижняя часть его тельца была прикрыта белой тканью, к его ручкам, ножкам, головке тянулись различные проводки с датчиками и трубочки с лекарствами, которые дозированно выдавались аппаратами, запрограммированными именно на данный случай. Малыш спал. А может, это была девочка. Впрочем, Александре был безразличен пол ребенка, такая жалость к этому хрупкому беззащитному человеческому существу со свежим шрамом на груди накрыла ее с головой, что слезы сами покатились по щекам.

«А вдруг такая беда случилась бы со Стасей? В том роддоме хоть кто-нибудь догадался бы, что у ребенка такая патология? Она бы просто умерла через несколько часов после рождения…» – думала женщина, не отрывая глаз от малыша, который размеренно дышал и даже понятия не имел, что сегодня, в канун Рождества Христова, он родился дважды.

Вадим взял ее за руку и улыбнулся:

– Ну, чего ты? Все хорошо. Будет теперь здесь под наблюдением, знаешь, сколько людей над ним трудились! И диагносты, и кардиолог, и хирург, и анестезиолог, и медсестры в операционной, и тут вон какой почетный караул стоит! Лишь бы жил! – Вадим сжал руку Александры, она ответила тем же, второй рукой быстро вытерла слезы с щек, шмыгнула носом, еще раз присмотрелась к малышу и пошла к выходу, куда уже направился Вадим.

– Вы – боги! – тихо сказала она Вадиму, как только они вышли в коридор. – Человеку такое не под силу – отрезать от сердца новорожденного артерии, поменять их местами, пришить, и чтобы при этом пациент остался живым!

– И здоровым! – улыбнулся Вадим и вытер обеими ладонями Александрины щеки.

Вдруг к ним подошла медсестра, извинилась и что-то тихо сказала Вадиму. Тот кивнул и посмотрел на часы на стене. Медсестра скрылась за дверью ординаторской.

– Что-то случилось? – заволновалась Александра.

– Ургентная операция, мобилизуют очередную операционную бригаду. Извини, я хотел тебе показать наш крутой конференц-зал, где мы дважды в неделю проводим телемост с подобной клиникой в Америке, а по пятницам обсуждаем все плановые операции на следующую неделю. Там еще можно на экране главного компьютера увидеть в режиме реального времени операцию в каждой из трех операционных, но… – Вадим снова взглянул на часы.

– Не расстраивайся. Я понимаю. На сегодня у меня и так слишком много впечатлений. Иди, работай, а я домой, – Александра теперь смотрела на Вадима совсем другими глазами. – Пойду я… Спасибо тебе. Ой, а я забыла спросить, как тот мальчик, ну, к которому тебя вызвали тогда ночью?

– Славкович? А! Так он же был в той палате, куда ты заглядывала! С ним все хорошо. Не зря я тебя тогда дома бросил. Славкович рулит!

– Все еще Славкович? Так до сих пор и не назвали никак? – улыбнулась Александра.

– Назвали. – Вадим вдруг расплылся в улыбке. – Странные такие… Вадиком назвали. Еще обещали крестным взять, прикинь?

При этих словах Александра уткнулась лбом Вадиму в грудь и дала волю слезам, не смея на людях обнять его крепко-крепко, благодаря от всех матерей спасенных малышей и тех, которые еще не догадываются, кто, возможно, вырвет их ребенка из лап неизбежного.

Когда Александра вышла из корпуса в ночной двор клиники, она уже совсем иначе смотрела на все, что ее окружало, – и на старинное здание, и на фонари и снег, поскрипывающий под ногами… Все будничные страсти, клокочущие вне стен больницы, казались ей сейчас слишком мелкими, чтобы люди действительно могли серьезно из-за них переживать. Она медленно подошла к памятнику Терещенко, еще раз внимательно всмотрелась в его лицо и неожиданно для себя самой перекрестилась.