Игорь пытался оправдать действия Антонины, ее жажду мести, ругал себя за эту вымышленную историю с Соней – стоило ли дразнить быка красной тряпкой? Может, и жили бы до глубокой старости, как привыкли. Но сейчас он чувствовал, что «как раньше» уже не будет. Сваренное яйцо сырым не станет, как ни крути. Он собственноручно запустил реакцию, которую теперь не остановить. Даже если он расскажет жене всю правду, она либо не поверит в это, либо будет считать его полным идиотом… Кто их может понять до конца, этих женщин? Кто знает, как они поступят в следующую секунду? Разве что они сами. В данном случае – это Яна, его «translator», толкователь, человек, который по роду своей странной деятельности оказался где-то между двумя полюсами и чувствует и осознает флюиды обоих.

И вот она исчезла. Ушла в «оффлайн», будто приснилась. А вдруг что-то, не дай Бог, случилось там, в больнице? А может, надоел он ей со своими разговорами и выразительным молчанием, испугалась девушка, почувствовав, что его отношение к ней меняется? Да и зачем он ей – успешный, известный в мире профессор, подкаблучник жены, которой он безразличен? Не таким ли выглядел он в глазах молодой женщины, которая слишком многое понимает из чужих слов и без слов тоже?

Его размышления о новой знакомой резко прервала мелодия мобильного, вселив надежду, что это Яна уловила, почувствовала его мысли или, наконец, увидела список пропущенных звонков и решила откликнуться. Но звонил Вадим.

– Привет! Здоровы?

– Да ничего, шевелимся. Ты там как? Опять пропал. Мать спрашивала…

– А позвонить – никак? Ну-ну… Я-то нормально. Собственно, я как раз по поводу увидеться. Хотел прийти на сочельник, возражений нет?

– Ну, ты скажешь! Какие возражения? Мы тебе всегда рады!

– Ну и хорошо. Только я это… Я не один приду, – сказал Вадим, и отец по его голосу понял, что сын взволнован, но улыбается.

– Ну… Это замечательно. Я уже боюсь и спрашивать, с кем. Неужели с Анжелой помирились?

– Нет. Приду не с Анжелой, – снова улыбнулся Вадим, а отец почему-то почувствовал облегчение – дай Бог, чтобы хоть у сына все наладилось.

– Только… Я чего тебе звоню первому… Я надеюсь на твою поддержку, а?

– Так я всегда… – поспешил заверить сына отец в надежности своего плеча, но уловил наличие скрытой проблемы. – А в чем дело? Боишься, что твоя избранница не понравится матери?

– Есть нюанс. – Вадим сделал паузу и признался отцу: – Она была замужем, и у нее есть ребенок.

Игорь на мгновение замер, не столько не в состоянии дать собственную оценку новости, сколько без иллюзий представляя Антонинину оценку этого факта.

– Замужем?

– Вдова.

– А-а-а…

– Так что? Я могу надеяться, что обойдется без сцен?

– Ну… Я постараюсь. Но ты же знаешь маму…

– Знаю. Поэтому я мог молчать до последнего и жить своей жизнью. Уже не маленький. Но я хочу по-человечески, тем более – Рождество…

– Да, конечно. Так вы с ребенком придете? – спросил Игорь, еще не до конца осознав новость.

– Нет, вдвоем, ребенок сейчас гостит у дедушки с бабушкой. Ну все, я с работы, больше не могу говорить. Тогда до завтра! Пока. Маме привет. Ты там смотри, может, как-то ее подготовь, чтобы без истерик.

– Ладно. Пока!

39

Сегодня Яна наконец-то вернулась в свой кабинет в детском саду. «Отметила» новогодние праздники в больнице, так и не насытилась карпатским воздухом и горными красотами, зато получила на память шрам на животе и лишилась того отростка, который время от времени давал о себе знать еще в школьные годы, но без последствий. Однажды ее даже забрали из школы в больницу, сделали анализ крови, заодно и клизму поставили, а потом посовещались и отпустили домой. Вот, оказывается, когда ему суждено было напомнить о себе!

«Ну и противный! – хмыкнула Яна. – Не мог взбунтоваться, когда я вернусь с гор? Э-хе-хе… Зато теперь по этому поводу можно не беспокоиться!»

Она медленно бродила по кабинету, поливала цветы в вазонах, перебирала на стеллажах изделия ее «курсанток» – среди них попадались очень даже славные работы, и то, что их удавалось реализовывать на Андреевском и в разных «хэнд-мейд» лавочках, само за себя говорило. Яна неожиданно вспомнила удивительные броши Шурочки и улыбнулась. Что-то в них было такое… Не каждый оценит, но Яна сразу почувствовала очень позитивную энергию, сконцентрированную в них. Неожиданный микс народного с современным, текстиля со стеклярусом и бисером; вязания, вышивки и нанизывания. Сочные цвета перекликались с колоритом рисунков полесской художницы Марии Приймаченко, которую ее односельчане считали «немного того», собственно, и сельскую художницу Катерину Белокур когда-то тоже не принимали ее соседи.

«Что же за судьба такая женская? – думала Яна, разглядывая зимний день за окном, голые свечи тополей, типичную безликую девятиэтажку напротив. – Когда Господь посеял в человеке зерно таланта и тот не может противиться силе его роста, оно вырывается такими картинами. Всем от этого должно быть радостно, почему же художника тут же причисляют к юродивым, считают его «не таким»? Вот если бы он пахал землю, как все (хотя и это его не минует, как и другая деревенская работа), – то был бы нормальным, если бы пил-гулял-дрался, то общество поняло бы это и простило, а вот «возвышенность духа», Божий дар, люди не принимают, не прощают, боятся этого, считают чем-то инородным и даже опасным. В городе такому человеку живется еще так-сяк, хотя и здесь творец – существо странное, ну а в деревне…»

Яна вздохнула, села за стол, расставила перед собой коробочки с бисером, и руки сами начали что-то из него творить, нанизывая на тонкую иглу. Она считала себя не художником, а скорее ремесленником. Знала, что ее творчество – только средство, способ контакта с собственным миром и терапия для тех, кто приходит к ней поучиться. Безобидное, безвредное лекарство для души.

За работой ей вспомнилась когда-то прочитанная в статье история Марии Приймаченко и ее сына Федора. Нездоровая, всю жизнь хромая на одну ногу, эта деревенская женщина, видимо, получила свой дар в компенсацию врожденного недуга. Но сельская община словно опасалась ее, будто видела Мария людей насквозь. Она рисовала свой вымышленный мир и даже учила сельских ребятишек рисовать, да и сын Федор в работе с утра до ночи, безотказный помощник любому, но – «не такие» они были. И приехал однажды к ним в деревню российский журналист, фотограф, и влюбился в них обоих и в их картины. Решил, что просто необходимо все это показать людям, вынести на широкую публику, поделиться с миром. И вот развесили они картины матери и сына на широко распахнутых воротах, украсили ими двор по периметру и даже на телегу прицепили несколько. И стали ждать, когда приедет автобус из Иванкова, на котором односельчане возвращались из района.

Приехал. И потопали по улице люди. А журналист с Федором приглашали их: «Заходите! Посмотрите!» Нет. Не идут. Не до того им. «Заходите!» – «Да мы это видели…» – и идут мимо двора дальше…

Так никто и не зашел, и вот уже протопал последний, не оглядываясь.

«Вот так… – вздохнул Федор. – Хорошо, мама из дома не вышла…»

И сжалось у Яны горло от этих воспоминаний, и вытерла она слезы, так же, как в детстве, когда читала книгу о Катерине Белокур, которая всю жизнь, даже в войну, рисовала цветы… Вот такие женщины. Ни личного счастья, ни понимания, а признание пришло где-то на самом краешке жизни, а уж потом-потом оказалось, что произведения их бесценны, и зарубежные художники и знатоки перед ними снимали шляпы… Так и с грузинским художником произошло, с Нико Пиросмани, – был бедным, бездомным, словно юродивый, а оказалось – гений…

Яна еще раз вздохнула и поморгала, чтобы лучше видеть бусинки, которые послушно укладывались каждая на свое место. Она прожила всю жизнь в Киеве, не очень представляла себе деревенский быт и нюансы отношений между соседями, но судьбы тех сельских художниц задевали ее за живое.