Выслушав Чанакью, монах слегка улыбнулся и сказал:

— Благородный брахман! Справедливы твои речи. Но от доброхотного даяния, особенно от сырой пищи2,

отказываться грех. Гаутама Будда учит нас, что услуга гостю — первейший долг и первейшая добродетель. Ты

здесь чужой, и сейчас уже негде тебе раздобыть для себя пищу. Так прими же эти овощи и плоды. Это тебя ни к

чему не обязывает. Я вовсе не собираюсь препятствовать тебе поступать завтра так, как ты захочешь. У меня

1 В а й ш ь я — член третьей из четырех основных индийских каст, касты свободных земледельцев, торговцев и

ремесленников.

2 Правила ритуальной чистоты запрещали брахманам принимать пищу, приготовленную руками не брахмана; это

запрещение не распространялось на пищу, употребляемую в сыром виде.

лишь одна просьба: пока ты останешься в Паталипутре, позволь мне оказывать тебе помощь. И не стесняйся

спрашивать все, что тебе нужно. Я следую наставлениям благостного Будды, а потому действую без корысти.

После этих слов монаха Чанакья смирился. Он выбрал немного из предложенных кореньев и плодов и

ушел к себе на берег пруда. Там он приготовил еду и, покончив с. трапезой, сел, размышляя о дальнейшем. Так

наступило время заката, в храмах зажгли светильники.

Когда живущие на деревьях и лианах птицы стали возвращаться в свои гнезда, Чанакья подумал, что пора

выполнить вечерние обряды. Закончив их, он сказал себе, что пришел в Паталипутру не для укрепления своего

благочестия. Что толку сидеть здесь одному? Нужно искать уязвимые стороны самого раджи, узнавать, кто его

тайные недоброжелатели и что надо сделать для того, чтобы повернулись против него людские души.

Главное сейчас — нащупать пружины внутренней жизни Магадхи, понять положение дел в государстве.

Тогда только и можно браться за дальнейшее. Так почему бы не начать с этого самого монаха? Буддисты

наверняка лелеют надежду вовлечь в свою веру и царскую семью. А уж монах обязательно должен знать, как

обстоят дела в царском доме. “Придется забыть пока о брахманском достоинстве, — сказал себе Чанакья, —

если я хочу получить трон Магадхи для своего воспитанника. Военные хитрости пристали скорее природе

кшатриев, а я брахман. Но мой ученик — кшатрий, и я должен руководить им. Ради пользы дела придется

поступиться долгом брахмана. Какой смысл отказываться от общения с монахом? Наоборот, отправлюсь-ка я

теперь же побеседовать с ним. Может быть, узнаю что-нибудь полезное для себя”. И Чанакья пошел в

монастырь.

Монах принял его, усадил с почетом. Вскоре после начала беседы Чанакья уже подробно расспрашивал о

министрах, о знати, о брахманах — приближенных раджи. Монах решил, что брахман хочет попасть к царскому

двору и ищет к этому пути. Он охотно рассказал, что делается при дворе, и сообщил, что среди знати, близкой к

влиятельным кругам, есть его тайные ученики и что он рад будет оказать свое содействие брахману, с тем чтобы

ввести его в совет раджи. Чтобы скрыть свою истинную цель, Чанакья сделал вид, будто очень обрадован и что

это и будет исполнением его желания. Заметив, что стало уже поздно, он поднялся, чтобы уйти к себе, но монах

дружески его задержал. Он сказал:

— Не спешите, посидите еще. У меня нет сейчас никаких дел. Расскажите мне больше о себе.

И Чанакья остался. Тут к монаху пришла женщина. С большим почтением приветствовав его, она

сказала:

— Благостный Васубхути! Я пришла к тебе с большой просьбой. Великая забота у меня. Полмесяца

хранила я в душе эту тайну, но сегодня решила рассказать тебе все и спросить совета.

— Дочь моя Вриндамала, — ласково сказал монах, — вижу я, что забота совсем иссушила тебя. Что

случилось? Здорова ли Мурадеви?

Услыхав последний вопрос, пришедшая вся встрепенулась и поспешно отвечала:

— О благостный, телом совсем здорова Мурадеви, но безмерно больна духом. С того дня, как объявлен

был наследником принц Сумалья, не знает покоя ее душа.

С приходом женщины, особенно услыхав, что она явилась за советом, Чанакья хотел уже было встать и

уйти, но при упоминании имени Мурадеви задержался, надеясь услышать что-нибудь о семейных делах раджи;

когда же произнесено было имя Сумальи и сказано, что из-за возведения его в титул наследника предалась

отчаянию одна из жен раджи, брахман решил, что ничто не мешает ему остаться, и весь обратился в слух,

жаждая узнать, что скажет теперь Васубхути и что еще поведает Вриндамала.

Чанакья не был бы Чанакья (ведь от имени этого хитроумного и проницательнейшего брахмана и пришло

в язык маратхи слово “чанакша”, которым обозначают хитрейших из хитрых, лукавейших из лукавых), — так

вот, повторяем, он не был бы Чанакья, если бы не догадался сразу, что Вриндамала, — служанка Мурадеви и

что демон ревности гложет эту жену раджи с тех пор, как наследником провозглашен принц Сумалья. “А если

это так, — подумал он, — то вот оно, желанное открытие. Использовав его, можно посеять раздор в царской

семье”. Теперь уж, само собой, ничто не заставило бы Чанакью сдвинуться с места, пока он не дослушает

начатый разговор.

Васубхути сказал Вриндамале:

— Что такое ты говоришь? Дитя, домашние беды не для чужих ушей. Верный слуга своего господина

обязан быть нем. Я догадываюсь, как страдает и терзается Мурадеви, зная, что если бы другие жены не возвели

на нее напраслины, то сегодня ее сын, а не Сумалья был бы наследником престола. Но ты нигде и никому не

должна открывать этой тайны. Верный слуга держит открытыми глаза и уши, но уста его должны быть крепко-

накрепко закрыты. Никому не смеешь ты открывать такой тайны, одному только твоему наставнику.

Вриндамала молча выслушала все, что сказал ей Васубхути, а когда он кончил, ответила:

— Благостный! Я выслушала твое наставление и со смирением спрячу его в своем сердце. Но я пришла к

тебе с просьбой о помощи. То, что я поведала тебе, я не доверила до сих пор ни одному человеку. Сегодня же я

не могла больше молчать. Если ничего не изменится в ближайшее время, может стучится большое несчастье:

либо другие узнают, что говорит и думает моя госпожа, и донесут радже, либо она сама убьет себя. Ты мой

наставник. Не ты ли учил меня, что если кому-то грозит гибель и в наших силах помешать этому, то наш долг —

сделать все? Поэтому я и пришла к тебе за советом. Я твердо знаю, что если все останется как есть, то либо

умрет моя госпожа, либо беда случится с кем-нибудь другим. Но я не знаю, как помешать этому. Я пыталась

образумить госпожу, но все напрасно. Вот я и пришла просить помощи.

Чувствовалось, что Васубхути не хотел, чтобы она рассказывала о своем деле при Чанакье, и, когда давал

свой совет, взглядом и голосом старался дать ей это понять. Но то ли женщина решила, что Чанакья так же, как

она сама, тайный ученик Васубхути, то ли, выйдя за стены дворца, не могла больше сдерживать себя, но только

она без утайки все открыла монаху в присутствии Чанакьи. Не мог же Васубхути попросить брахмана

удалиться. А Вриндамала не поняла его намеков и не заметила знаков! Тогда, не пытаясь больше остановить ее,

Васубхути сказал:

— Дочь моя Вриндамала! Если твоя госпожа не в силах вернуть покой душе, приведи ее сюда. Что еще

могу я пока сказать? Я очень удручен твоим рассказом. И я подумаю еще над ним, и тогда, может быть, смогу

помочь тебе. Приди ко мне завтра. Только запомни хорошенько: никто не должен знать того, что ты нам сегодня

рассказала, даже сама с собой об этом не говори. Зная госпожу по твоим рассказам, я думаю, что от нее зависит

будущее нашего города. По-видимому, она необычайно злопамятна и мстительна. Сколько лет прошло, как